«Вы не верите, что я вас безумно люблю, — писал он. — Время моих рассуждений минуло. Я отбросил от себя расчеты. Вы заставили меня круто повернуться. Я сделаю все, что вы прикажете».
Валя ответила:
«Не нужно никаких жертв ради меня. Как вы не поймете, что жениться вам нужно спустя год или два и притом на девушке, которая бы не знала вас вчерашнего… У меня к вам чувство брезгливости… От вас чужеземкой пахнет… Может быть, это жестоко, но вы не мальчик, а всеми признанный умный делец… Мне ничего не надо. Но родине вы нужны. Идите в штаб и возьмите на себя долю забот по возведению укреплений в опасных местах. Поработайте и поживите среди солдат».
4
Во дворе, который занимала прислуга седьмого орудия, большая фанза была очищена, а в маленькой жила китайская семья. Хозяин и подросток-китайчонок каждое утро уходили в поле. Китаянок было три: старуха и две молодые, одна из них беременная. У порога фанзы целыми днями играли три маленькие девочки.
Коневязов заучил несколько слов русско-китайского жаргона и при каждой встрече старался ободрить хозяина двора, который ходил понурив голову. Орловец решил доказать своему хозяину, что ему обязательно надо выезжать из Наньгуалина.
— Ты что же, добрый человек, сидишь здесь, а не уезжаешь куда-нибудь подальше от войны? Лошадь у тебя есть, арба есть, — ну и в путь.
Китаец смотрел на орловца и разводил руками.
— Капитан шанго… Моя бутунда.
По-видимому, хозяин предполагал, что солдат желает получить от него какую-то вещь. Про себя Коневязов думал:
«Почему китаец остался здесь? Почему не уехал на север вместе с другими? Японцы высадились, путь перерезан. Жаль, что ли, ему покидать родную деревню? А жена беременная, вот-вот разрешится… Как ему растолковать?»
Однажды вечером он подозвал хозяина к арбе.
— Тебе надо ходи, скоро надо ходи.
Китаец снова недоумевал. На двор вышла старуха. Девочки подбежали к орловцу, они уже привыкли к нему.
— Что, опять сахару захотели? Дам сахару, дам, — засмеялся канонир и посадил детей в арбу. Повернувшись к хозяину фанзы, он сказал:
— Бабушку усади, мадама усади, а потом айда. — Коневязов впрягся в арбу и провез ее несколько шагов к воротам.
Девочки смеялись и махали ручонками, а китаец ничего не понимал. Серьезность, с какой говорил орловец, тревожила его. Он растерянно посмотрел кругом и, присев на корточки посредине двора, закурил трубку.
— Тунда? — спросил орловец.
— Бутунда, — ответил китаец, и на его лице отразилась досада.
На другой день канонир остался дневальным. Женщины часто выходили из фанзы и посматривали на знакомого русского солдата, который с важным видом ходил по двору, охраняя мешки с ячменем и тюки сена. Около полудня хозяин Подошел к орловцу, взял его за руку и подвел к углу фанзы. Навстречу им вышел китаец с бледным лицом; осмотрев артиллериста, незнакомец поклонился и сказал по-русски: