Передав мне бразды правления хозяйством, он вновь уехал на границу и вскоре погиб во время ливонского набега. Порой мне кажется, что после гибели матушки и троих детей ему уже не хотелось жить, и он сам искал смерти в битве.
Меня он почитал достаточно взрослым, чтобы я мог унаследовать его земли и место в княжей дружине. Так все и вышло. Поначалу служил я Великому Князю в гридях, потом, на двадцать первом году, был посвящен в витязи — то есть, в рыцари, по-вашему.
Только Владыке больше приглянулось мое знание языков, чем умение с конем и саблей управляться. Стал он меня приставлять к послам иноземным, чтобы сопровождал я их от границ Княжества до Москвы и обратно. И послам удобно, что провожатый — не чурбан бессловесный, беседу в пути поддержать сумеет, и Княжеству Московскому больше чести: грамотные бояре — сильная держава!..
Дмитрий устало склонил голову и умолк. Лицо его оставалось по-прежнему невозмутимым, но пролегшие у глаз и рта тонкие морщинки выдавали боль, пробужденную воспоминаниями. Корибут подумал, что негоже было, с его стороны, бередить раны своего провожатого.
Приумолкла и Эвелина, нежданно ощутив жгучий стыд за то, что так долго изводила своими капризами и придирками человека, изрядно настрадавшегося в жизни — сперва от немощи, потом от гибели близких ему людей.
Она хорошо знала, как это больно, — потерять мать и брата, но у нее еще оставались отец, любимая сродная сестра, наконец, Магда. А у этого московита не было никого! В одночасье он потерял всех, кто был ему дорог и мил в жестоком, суетном мире.
«Нет, не бесчувственный он, — подумала княжна, — просто не хочет делиться своей болью с другими. Не развяжи ему брага язык, я так бы и не узнала, сколько ему пришлось вынести!»
Гордость ее утихла, и ей самой захотелось извиниться перед Дмитрием за свое скверное поведение в дороге, по-доброму проститься с ним, чтобы не остаться в его памяти взбалмошной, злой дурой.
Но нужные слова не приходили в голову, да и неловко ей было приносить Дмитрию извинение на виду у отца и его солдат.
«Поговорю с ним завтра, перед отъездом», — решила про себя княжна.
За окнами сгущались сумерки, ранняя зимняя ночь неслышно вступала в свои права. Корибут велел зажечь масляные светильники, выстроенные вдоль стен на кованых треногах.
Желтоватые отсветы пламени заплясали на потемневших от времени бревенчатых стенах, на разгоряченных от крепкой выпивки лицах пирующих.
Кто-то из польских рыцарей запел старинную песню, другие шляхтичи ее подхватили. В песне повествовалось о некоем Сулиславе, отправившемся в Крым вызволять из татарского полона похищенную невесту.