Лена внесла поднос со стаканами и вазами. Вновь удалила и удивила прямота и уверенность ее походки, сосредоточенно прямой ее взгляд. Она поставила поднос, расставила приборы, выпрямилась и изящно поклонилась Стахееву с улыбкой, как ему показалось, намекающей и обещающей. Он почувствовал себя счастливым.
— Николай приказал Воейкову послать какую-то голограмму, и я решительно вмешался, — продолжал генерал. — Я сказал, что здесь только я сам посылаю телеграммы и вырвал бумагу у Воейкова. Царь не обратил внимания. На следующее утро через меня пришло семь телеграмм от высших генералов с предложением отречься от престола. Николай Николаевич[17] коленопреклонно молил царя отречься и передать престол наследнику при регентстве…
Михаил уже не мог внимательно слушать и закрывать— он мечтал о прогулках с Леной по Пятигорску, по лермонтовским… нет — по печоринским местам. «Для любви одной природа нас на свет произвела» — кажется, так поют в спектакле Художественного театра. Без интереса дослушивал горячий рассказ Рузского о том, как будто бы по его категорическому предложению Николай немедленно решил послать телеграмму с согласием отречься от престола, о том, как свита пыталась остановить ее отправление, но благодаря ему, генералу Рузскому, это не удалось; о том, как вечером приехали Гучков и Шульгин, как в нервном молчании они сидели в вагоне генерала, ожидая оформления акта отречения… У него хватило бы рассказов дотемна — год 17-й был богат событиями. Рузский рассказывал уже что-то о Корнилове, когда Стахеев улучил момент, чтобы откланяться, поблагодарить и пообещать в скором времени публикацию «этой интереснейшей беседы».
Лена стояла на веранде в своем фиолетовом, причесанная, прибранная — наверное, его и ждала. Он робко и многословно заговорил о том, что впервые в городе, и остановился в гостинице на Большой улице…
— Пойдемте, я покажу вам короткий путь, — сказала она просто.
С детства Михаил страдал, не умея разговаривать с девочками, и позже барышни избегали его, не желая выслушивать рассуждения о том, что самому ему представлялось весьма интересным, например, о теософии Мережковского или о политическом кризисе на Балканах. Лишь те, кто увлекался его мужскими достоинствами, готовы были слушать все, что угодно, и соглашаться. А Клавдия даже стала женой.
Теперь он заговорил с Леной об Андрее, которого надо выручить.
— Его расстреляют? — спросила Лена, и он не уловил острого женского беспокойства — знал же, нет ничего, что связывало бы с его приятелем эту чудесную чистую девушку, так скромно и уверенно идущую рядом под огромным оранжево-голубым куполом летнего пятигорского вечера, падающего к земле дымчато прозрачными сумерками.