Каждый раз, когда он выбирался на палубу, рев шторма, казалось ему, был все страшнее.
…Ступенька, вторая, третья. Что это сегодня: трап, что ли, стал короче?
В машинном отделении чувствуешь себя как-то спокойнее, чем там, на открытой палубе, среди этих сумасшедших волн. Качка здесь менее ощутима, но зато как душно! Наверное, вытяжную вентиляцию захлестывает водой.
Малахов первый замечает Климачкова.
— А-а, крестничек! — весело кричит он. — Что́ командир вызывал — не секрет?
— Назначил связным. Послал вам доложить об этом.
— А что, телефона нет, что ли? — удивляется Малахов. И вдруг, осененный догадкой, хохочет: — Ах да, верно, верно!.. — Потом не без усилий делает строгое лицо: — Связной не связной, а болтаться по кораблю хватит. Не турист небось… Ну-ка, слетайте в кубрик. Там у меня — знаете где? — осталось немного ветоши. Все. Выполняйте.
— Но командир…
— Устав знаете? Выполняется последнее приказание.
— Есть, — Климачков энергично подбрасывает руку к козырьку.
«Пусть, пусть разок-другой пройдется под штормовой волной, — думает Малахов. — Ему это во-от как полезно!..» И, вспомнив, весело покачивает головой: связной, а!..
Кропачев, дружок и одногодок Климачкова, спускается по трапу, держа в левой руке огромную жестяную масленку. Увидев Эдуарда, он дружески ему подмигивает: держись, морячило!..
3
Волной унесло шлюпку.
Сдержанный и, пожалуй, даже флегматичный капитан-лейтенант Шамшурин на этот раз вышел из себя. Он грозил, что «размотает всю катушку» своих дисциплинарных прав, которые даны ему как помощнику командира корабля, а виновных накажет.
Гаврилов ходил туча тучей: вот и потолковал с первогодками. «Держись, хлопцы, службу и в шторм надо отлично править», — передразнивает он себя. Доправился… Он готов был поклясться, что много — нет, а по меньшей мере сотни четыре штормов на своем моряцком веку перевидал, но с таким зловредным первый раз встречается. Гаврилов был из тех людей, у которых само понятие «с л у ж б а» вбирает в себя все остальное: и интересы, и радости, и увлечения. Наука вязания узлов была для него целой поэмой, чистота на корабле — святыней. Обычно боцманов изображают грубыми и мужественными, — Гаврилов был тонок в кости, похож на девушку и застенчив, тоже как девушка.
История со шлюпкой была для него почти катастрофой.
А шторм все набирал силу.
Море металось вокруг корабля, вскидывая гривастые обрывки истерзанных воли, оно хлестало гребнями по палубе, наваливалось на борта, швыряло «Баклан» к беззвездному черному небу.
У «Баклана» сейчас было трудное положение: для того чтобы развернуться носом против ветра — а это в таких случаях самое безопасное, — ему не хватало мощности его единственной старенькой машины. Когда после очередного маневра корабля бортовая качка на короткое время сменялась килевой, винт оголялся на взлете кормы, и тогда машина работала вхолостую; и это было страшно; и все-таки бортовая качка была страшнее. И волны и ветер — все продолжало с упорством наваливаться на правый борт корабля; и когда крен достигал предельного размера, казалось, что корпус не выдержит этого напряжения. И тогда — конец. Или что «Баклан» опрокинется — и тогда тоже конец…