Иерусалим?
Однако Леонардо надеялся попасть в Дамаск, увидеть Зороастро и Бенедетто и bottega, в которой воплощались в жизнь его изобретения.
Пустыня была наказанием за все совершившиеся убийства, за всех обобранных и осквернённых мертвецов.
Удушающий ветер мчался над дюнами и жёстким кустарником. Он начался с кратких порывов и вихриков, подобно египетскому хамсину[116], и постепенно набрал силу. Потеки пота леденили лицо Леонардо; он ощущал на языке солоноватую влагу, как бы в противоположность сухости запёкшихся губ, стянутых сухой коркой рук и лица. Хотя он на манер арабов прикрывал рот и нос краем головного покрывала, глаза у него саднили и слезились. Песок жёг, точно кислота.
Мир вокруг стал сплошным слепяще белым маревом, в котором почти ничего нельзя было разглядеть. Они словно плыли во сне, вернее — в мучительном кошмаре песчаного прибоя. Верблюды трусили вперёд, медленно прокладывая себе путь сквозь марево, которое, казалось, сгущалось и твердело вокруг них; Леонардо то и дело вскидывался, как частенько случалось с ним посреди глубокого сна. Он едва мог глотать, и это пугало его — горло стискивалось так, что казалось, он вот-вот задохнётся. Хотя он и научился бедуинскому трюку пить, как верблюд, вволю у каждого источника — и пил до тех пор, пока не чувствовал, что вот-вот лопнет, — он всё время мучился от жажды. Во рту всё время стоял металлический привкус.
Лишь на час они остановились отдохнуть, скорчась в три погибели под прикрытием одеял, а затем Кайит Бей продолжил свой безжалостный поход. Его войска не пытались даже разговаривать под непрерывным напором ветра, не кричали: «Ради глаз Айше!», как делали они раньше бессчётное множество раз. Айше была духом, сутью пустыни. Солдаты говорили о ней так, будто знали её, будто она была бесценной жемчужиной, священным Граалем, земным воплощением гурий[117], которые ожидали их в мусульманском раю, — награда тем, кто умер во имя Аллаха. Она была философией, целью, судьбой этого войска; идеей, знаменем, страной.
Таково было волшебство Кайит Бея.
Посредством своих певцов, дервишей, чудесами устного сказительства он превратил её плоть в дух, сделал её из шлюхи — богиней.
Точно так же, как флорентийцы говорили о святых словно о близких знакомых, как о богатых, пускай и дальних родственниках, так солдаты калифа говорили об Айше.
И Леонардо казалось непостижимым, что эти люди, с их постоянными внутренними распрями, с их неспособностью прийти к согласию по любым пустякам, могли принять и пожертвовать собой ради идеи любви.