— Да! И очень ненавидит фармэлизм! ― с вызовом бросила Пенни. ― Потому что ваши представления ― это фармэлизм. А форма… Что было сначала, форма или содержание? Яйцо или курица?
Этому русскому перлу ее обучил явно кто-то из русских. Должно быть, муж… Пенни паясничала. Мы с Анной молча ею любовались. Издевательское обращение Пенни с языком наших матерей чем-то даже умиляло, как в заигравшемся ребенке. А впрочем, корча ублаженную гримасу, я испытывал облегчение от мысли, что мне опять удалось избежать сцены разоблачения. Всё висело на волоске. Провал казался неизбежным. Вопрос был только в том, с какой стороны его ждать и в какой момент всё случиться.
Покупки, кафе, мой мутный юмор ― моим спутницам всё было по душе. Я это чувствовал чуть ли не физически, хотя и не понимал, чем вызываю к себе такую приязнь. Я подозвал официанта, попросил принести мне еще один стакан лимонада и пачку красного «Ротманса» ― Анна не хотела курить табачок подруги, ― и, чтобы не встречаться глазами с Пенни, смотрел в телевизор, подвешенный над стойкой.
— Можно вам задать еще один бестактный вопрос? ― спросила Анна.
— Конечно, ― заверил я, ловя себя на мысли, что первый бестактный вопрос, видно, пропустил мимо ушей.
— Вы счастливый человек?
Растерявшись, не зная, что сказать, я ответил вопросом:
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Вот видите… Мы с Пенни только что, пока переодевались, признались друг другу, что живем не так, как хотелось бы.
Пенни меланхолично глазела в окно, скручивала папироску. По лицу ее чувствовалось, что мой ответ никоим образом не отразится на ее мнении, раз и навсегда сложившемся.
— Жить так, как хочется, дано немногим, ― уклончиво ответил я. ― Я не уверен, что эти немногие ― самые счастливые люди.
— Тогда что для вас значит это слово?
Я хотел пуститься на попятную, хотел объяснить, что, положа руку на сердце, не знаю, что оно значит и что всё, что бы ни сорвалось у меня сейчас с языка, будет полуправдой, но Пенни опередила меня:
— Это значит, ты просыпаешься, и весь мир у твоих ног, и всё по колено… ― она бурно зажестикулировала папироской, изящно держа ее худыми, голубоватыми пальцами. ― Весь мир как любимый человек, который… которого ты тоже любишь.
— Готов присоединиться к этому мнению, ― сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
Анна продолжала цедить апельсиновый сок, давая подруге возможность пофантазировать. Но та больше не находила подходящих эпитетов.
— Знаете, что Джинн говорит по этому поводу?.. Что быть счастливым невозможно, если у тебя все шурупы на месте, ― сказала Анна.