— И его не смутило, что невеста уродина?
— Так он приходил к тебе в больницу-то, видел, что с тобой стало. Не помнишь?
— Нет.
И тут Лисси соврала. Зачем? Чтобы склонить меня к бегству от ужасного нравом и черствого сердцем жениха, тут же ответила я сама себе. Может, некромант не так и плох, как его малюют?
— И вовсе ты не уродина. Ты дурищу-то Гинбиху поменьше бы слушала. — Продолжая заговаривать мне зубы, матушка Зим смешала в чаше жидкость из склянок (она вспыхнула, как газовая горелка), подождала, когда опадут язычки пламени, и нанесла горячую мазь на мое лицо. — Прежней Тирриной красы у тебя нет, но ты и не безобразна. Даже твой ожог неприличен, как метка бордельных девок, недопустим для благородной аристократки, но не ужасен. Пятно побледнеет со временем, почти незаметным станет.
У меня опять закрались подозрения: неужели только я вижу в зеркале «вьюнок», а остальные — просто пятно ожога? Мы с Лисси никогда не обсуждали мой недостаток, но она всегда пыталась соорудить такую прическу, чтобы прикрыть мне виски.
Готово. Отступив на шаг, матушка Зим полюбовалась на дело своих то ли рук, то ли лап, покивала одобрительно головой.
— Ну вот, теперь тебя никто не узнает. А теперь дай-ка руки. У тебя слишком молодые руки, это подозрительно, милочка. Глаза пока не открывай, рано!
Закончив, колдунья вытерла мое лицо и руки влажным полотенцем.
— Можешь открыть глаза. Поди умойся, я полью.
Я подошла к умывальному тазику. Старушка поливала из кувшина, а я с ужасом смотрела, как краснеет вода в тазу. Она что, заживо с меня кожу содрала? И руки… Боже, боже, что у меня с руками?
— Вытрись. — На плечо легло полотенце. — Через пять минут впитаются остатки зелья, и можно будет посмотреть, что получилось. Я пока принесу что-нибудь перекусить.
Вернулась бабка не одна, за ней шли две служанки, одна с подносом, вторая с зеркалом. Обе никак на меня не отреагировали.
— Поднос на стол, зеркало на подоконник поставьте, — распорядилась матушка Зим. — И помои выплесните!
Одна из девушек забрала таз и даже не поморщилась при виде кровавой жижи. Едва они ушли, я поспешила к зеркалу и ахнула, схватившись за щеки.
— Ну как? — горделиво спросила колдунья.
— Это не я!
— Не Тиррина, — кивнула старуха.
Из зеркала на меня смотрела довольно приятная дама лет двадцати пяти или чуть старше. Изменилось все: форма губ, глаз, овал лица. Исчезла девичья припухлость щек и губ. Скулы стали выше и четче, подбородок тверже, губы строже, и в их уголках залегла ироничная складка. Появились две совсем легкие морщинки у глаз и милые ямочки при улыбке. Теперь у меня были теплые карие глаза вместо холодных серо-голубых. И разрез их стал миндалевидный, как у земных южных девушек — слегка навыкате, с поволокой. И даже взгляд изменился. Руки выглядели на мой новый возраст и выдавали, что их хозяйка не аристократка и знакома с физическим трудом.