Над водой курится пар. Граница с Руандой делит озеро вдоль напополам. Палец Ла-Бот указывает на восток. Рыба здесь очень мелкая. А еще в озере обитает чудовище мамба-муту — полуженщина-полукрокодил. Ее любимое лакомство — человеческие мозги. Я слушаю гида и все записываю в блокнот, хоть и знаю, что записями этими никогда не воспользуюсь. Фотоаппараты не для меня. Когда я записываю, мысль сохраняется в памяти. А когда снимаю, фотоаппарат, скажем так, отнимает мой хлеб.
Входим в католическую семинарию. Отец Сальво был из здешней братии. Глухие кирпичные стены семинарии на этой улице кажутся чем-то инородным. А за ними раскинулось царство садов, спутниковых антенн, гостевых комнат, залов собраний, компьютеров, библиотек и молчаливых служителей. В столовой к кофемашине подходит, еле волоча ноги, старый седой священник в джинсах, удостаивает нас долгим, потусторонним взглядом и идет своей дорогой. Так, пожалуй, выглядел бы сейчас отец Сальво, будь он все еще жив, думаю я.
Конголезский священник в коричневой рясе сокрушается: мол, его африканские братья в опасности, и исходит она от кающихся грешников, слишком уж красноречиво рассказывающих на исповеди о межнациональной вражде, которую они питают. Но вместо того, чтоб остудить грешников, продолжает он, святые отцы сами распаляются от их пламенных речей и порой становятся экстремистами почище прочих. Так было в Руанде: известно, что иные благонадежные, в общем, священники созывали своих прихожан-тутси в храм, а потом с благословения этих самых священников храм поджигали или равняли с землей.
Святой отец говорит, я пишу в блокноте, но не его золотые слова фиксирую, как он, наверное, думает, а манеру их произнесения: отмечаю его интеллигентный африканский французский, изящество его неторопливой, гортанной речи, печаль, звучащую в его словах, когда он рассказывает о грехах своих братьев.
* * *
Реальный Томас очень далек от моих представлений о нем, и снова мне приходится отказываться от своих предрассудков. Он высокого роста, учтив, одет в синий костюм хорошего покроя. С нами, своими гостями, Томас искусно непринужден, как хороший дипломат. Его дом, который охраняют люди с полуавтоматическими винтовками, просторен и выглядит солидно. Пока мы беседуем, на громадном телеэкране идет беззвучный футбольный матч. Ни один военачальник из моих ни на чем не основанных фантазий ни капли на него не похож.
Томас — баньямуленге. Его народ беспрестанно воюет в Конго последние двадцать лет. Баньямуленге — выходцы из Руанды, занимаются овцеводством и вот уже лет двести как поселились в Южном Киву, на высокогорном плато в горах Муленге. Баньямуленге знамениты своим военным искусством и склонностью к уединенной жизни, нелюбимы за то, что якобы симпатизируют Руанде, и в тревожные времена к ним первым цепляются.