Двести домов было теперь у Безбородого, двести домов, некогда принадлежавших казненным, изгнанным, закованным в кандалы, двести богатых домов, окруженных плодовыми садами. Но по-прежнему Безбородый ходил в грязном халате, утирал засаленным рукавом сопли, не гнушался беседой с простолюдинами в чайхане, ибо эта беседа приносила им горе, а ему прибыль. По-прежнему прикрывал он голову выцветшей тюбетейкой; только заметили люди, что прибавилось число жемчужин, нанизанных на единственный волосок на его подбородке. И еще заметили люди, что не так часто хихикал теперь Безбородый, что, несмотря на свое богатство и силу при ханском дворе, тревожился о чем-то соглядатай.
Двести домов было у него, а тревог — две.
Однажды, когда хан Шахдар пребывал в конюшне, любуясь и гордясь разномастными скакунами, залетела в его дворцовый сад, не спросив разрешения у стражи, не пугаясь поднятых копий, необычайная, маленькая птица. Видимо, прилетела она издалека, пот блестел на ее крылышках, а между ними белела бумага величиной с ладонь.
— Хан Шахдар, хан Шахдар, — прокартавила птица, — прочти письмо!
А в саду, дожидаясь хана, сидел Безбородый. Он сидел, как бы отдыхая душой в благодатном саду, но душа его была похожа на суму, полную наветов и клеветы. Двести никчемных лет прожил Безбородый на земле, видел многое — и сразу признал в этой говорящей птице индийского скворца. Решил он похвастаться, если пе перед людьми, так перед птицей, и сказал:
— Здравствуй, скворушка, я — хан Шахдар.
Скворец бесстрашно и доверчиво сел к нему па колени, и Безбородый, погладив его, снял с его шеи бумагу. А скворец взмахнул уставшими, запотевшими крылышками и поднялся ввысь.
— Постой, скворушка, куда ты? — спросил Безбородый: жадному скряге захотелось завладеть говорящей птицей.
— Тороплюсь обратно, тороплюсь обратно, — прокартавил скворец и улетел.
А Безбородый развернул бумагу, стал читать. «Уж не от куриц ли это письмо? — подумал он. — Буквы-то нацарапаны кое-как!» С трудом: он разобрал слова, написанные коряво, а звучащие ладно:
«Великий хан Шахдар, для народа божий дар, с благодатью на челе, тень бога па земле, победоносный владыка престола и печати, венца и рати! Пишут тебе твои рабы Асад и Шадман, которым неведом обман. Выполняли мы твою волю, скакали по чистому полю, твои лазутчики, ветра попутчики. А рубежи твоей державы таковы, что не поймешь, где твоя страна, где Рейхана, где твоя, где его охрана, — речки извилисты, горы увалисты. Вот и захватили нас всадники хана Рейхана, связали нас, привели к своему властелину, и познали мы горькую кручину. Приказал Рейхан бросить нас в подземелье, возвел на нас напраслину: мол, убили мы его сына Махмуда… Откуда такая напасть, откуда? А вины на нас нет, который год мы томимся в подземелье, пьем тоски ядовитое зелье, кувшин воды и ячменная лепешка на двоих — наша дневная еда, пропали наши молодые года! Вызволи нас, милостивый хан, чтобы твои рабы Асад и Шадман вернулись на родину, к старухе матери, сыновьями оставленной, горем раздавленной!»