«Перечитывая „Хаджи-Мурата“, я думал, вот где надо учиться. Там ток шел от земли, прямо через руки, прямо к бумаге, без всякого средостения, совершенно беспощадно срывая всякие покровы чувством правды, причем, когда эта правда появлялась, то она облекалась в прозрачные и прекрасные одежды». Под влиянием Толстого, похоже, Бабель начинает формулировать для себя понятие писательского идеала. Поездка в Ясную Поляну летом 1938 года также свидетельствовала о повышенном интересе к творческому наследию великого русского художника слова. В декабре Бабель сказал корреспонденту «Литературной газеты»: «Хочу, чтобы в 1939 году в наших книжных магазинах можно было купить в дешевом и полном издании художественные произведения Льва Толстого. Достать их почти невозможно. Лишение это очень велико. Знаю по себе. С годами все неотразимее растет преклонение перед красотой и правдой этих книг»[20].
Итак, взявшись за роман о ЧК, Бабель к середине тридцатых годов пришел к мысли, что одного «смертельного материала» уже недостаточно. Нужно понять внутренний мир чекистов, показать их изнутри, а сделать это максимально правдиво можно лишь памятуя о знаменитой «диалектике души». Так возникает интерес к художественному методу Толстого.
На творческом вечере Бабель сказал, что принадлежит к разряду тех людей, «которых слово „что“ мало занимает. <…> По характеру меня интересует всегда „как и почему“. Над этими вопросами надо много думать и много изучать и относиться к литературе с большой честностью, чтобы на это ответить в художественной форме»[21]. Зрелость гражданина, пытливый ум и природное любопытство побуждали Бабеля искать ответы на многочисленные вопросы, которые задавали себе все порядочные люди. Как и почему вчерашние революционеры превращались в фанатичных исполнителей преступных директив? Как и почему коммунисты шли работать в «органы», постепенно становясь палачами, а затем и жертвами страшной машины? Что двигало гэпэушными следователями — верность идее или страх за собственную жизнь? Почему врагами народа оказались миллионы ни в чем неповинных людей?.. И, наконец, вопрос вопросов для такого писателя, как Бабель: что должен чувствовать человек, который расстреливает, и тот, кого ведут на расстрел? В середине тридцатых узники лубянских камер, надо полагать, активно интересовали Бабеля, чего раньше, как писатель признавался Фурманову, он за собой не замечал.
Близость к влиятельным работникам ОГПУ — НКВД помогала Бабелю писать книгу во многом необычную. Помимо специфической информации, получаемой из первых рук, он имел возможность непосредственно изучать своих собеседников. Общеизвестен интерес Бабеля к «бывалым» людям. Сотрудники политического сыска как раз принадлежали к этой категории. Большинство из них являлись участниками гражданской войны, кто-то прошел и первую мировую. Их политические биографии нередко походили на одиссею авантюрного толка. За плечами служба в чрезвычайных комиссиях или ревтрибуналах, а в мирное время многие осели на партийной, советской и хозяйственной работе. С помощью своих «высокопоставленных знакомых», которых Бабель, по свидетельству Т. В. Ивановой, любил, он неоднократно решал различные житейские проблемы. И не только личные. Подобно Горькому ему уже в середине двадцатых годов приходится хлопотать за арестованных ГПУ интеллигентов: в воспоминаниях художницы В. М. Ходасевич есть рассказ об участии Бабеля в судьбе ее первого мужа…