Багреев опять стал целовать ее, а потом рассказывать про свою любовь и свои мученья.
— А вот теперь, — с горечью окончил он свою несвязную речь, — должен я тебя Меншикову везти. Мне разве это легко?
— Не горюй, — тихо шепнула ему Екатерина, — я, кроме тебя, никого любить не буду!..
Багреев опять обнял ее.
Так они ехали по снежной равнине, не замечая ни пути, ни времени. На привалах Багреев вынимал всякую снедь и угощал Екатерину, как свою госпожу. Ночью он расстилал медвежью шкуру, сам примащивался между сулеями, а ее укладывал и накрывал шубою.
Однажды утром он вдруг в мелком перелеске и в далекой глади снежной равнины узнал знакомые места. Сердце его сжалось. Возок летел. Багреев выглянул и в полутьме увидел суровые очертания недавно взятой крепости.
— Приехали! — сказал он Екатерине упавшим голосом.
Она тоже примолкла.
В тяжелом молчании они ехали часа два.
Потом Екатерина словно очнулась и сказала, старясь казаться веселой:
— Ну, полно кручиниться! Поцелуемся на прощанье!
Багреев обнял ее и замер в поцелуе.
— Прямо ехать? — спросил возница.
Багреев очнулся.
— Что спрашиваешь, — грубо крикнул он, — не по небу, чай!
Возок спустился с крутого берега и быстро поехал через замерзшую Неву.
Ветер, холодный и резкий, врывался в кибитку и бросал в седоков сухой, крепкий снег.
— Стой! Кто идет? Откуда? — послышался оклик, и Багреев сразу понял, что его счастье окончилось.
Он вышел из кибитки, и часовой у ворот тотчас вытянулся перед ним.
— По поручению коменданта! — сказал Багреев, — открой!
Часовой дернул шнурок. Загремели засовы, и ворота медленно распахнулись.
— Поезжай за мною! — приказал Багреев вознице и пошел впереди к комендантскому дому.
Словно чувствуя, что это к нему, Меншиков выбежал на крыльцо и, увидев Багреева, радостно воскликнул:
— Привез?
— Привез! — угрюмо ответил поручик.
— Где же она? В повозке? — и быстро, как мальчик, Меншиков сбежал с крыльца и устремился к бричке.
Багреев отвернулся.
Савелов долго смотрел вслед уезжавшему другу, а когда возок исчез из его глаз, то тяжело вздохнул и почувствовал себя совсем осиротевшим.
— Ну, ну, не кручинься, добрый молодец! — участливо заговорил воевода, хлопая Савелова по плечу, — друг твой уехал, а мы с тобою поедем на пирование. В губной избе, чай, уже все собрались.
Савелов обратился к воеводе и, сжав его руку, порывисто проговорил:
— Не томи меня, Ферапонт Лукич! Ведомо тебе, где купец Пряхов! Укажи мне его! Мне его повидать во как надо! — и он указал на горло.
Воевода смущенно потупился, но тотчас оправился и, как прежде, развел руками.