Но тот и не заметил смущения друга, весь занятый своими думами о потерянной невесте.
Екатерина сошла, закутанная в пуховый платок, в легкой телогрейке.
— Садись! — ответил Багреев, помогая ей сесть в возок. — Хорошо ли тебе?
— Как царице! — смеясь ответила Екатерина.
Багреев обернулся к Савелову и крепко обнял его.
— Ну, пошли тебе Бог! — сказал он. — В марте увидимся.
— Ежели не найду ее… — глухо заговорил Савелов и вдруг заплакал, а затем добавил: — Теперь мне еще тяжелее будет!
— Ну, полно! Как не найтись? Не иголка! — сказал растроганный Багреев и, еще раз поцеловав Савелова, влез в бричку и крикнул: — Пошел!
— Господи Иисусе Христе! Ну-у! — произнес возница и замахнулся на коней.
Бричка помчалась. Конь Багреева, привязанный к облучку за повод, быстро двигал ногами, фыркая и прядя ушами.
Багреев склонился к Екатерине и спросил ее:
— Тепло тебе? Ловко сидеть?
Она молча кивнула и прижалась к его плечу плечом.
— А как я рад! — воскликнул Багреев, вспыхнув.
— Чему? — тихо спросила Екатерина.
— Да тому, что с тобой еду! Хоть неделю, да вместе. Я ведь тебя как увидел, так полюбил, — произнес он, задыхаясь, и спросил: — А я, скажи, люб тебе? А?
Она склонила голову и, отвернув лицо, тихо ответила:
— Что говорить-то… ну, люб!
— Люб, люб! — воскликнул Багреев и, крепко обняв ее, стал осыпать поцелуями ее раскрасневшееся лицо.
Пленница отворачивалась, но потом сама обняла его и стала отвечать на его поцелуи.
А бричка летела по гладкой пелене пушистого снега. Холодный ветер врывался к путникам, но они не видели снега, не чувствовали холода, и им казалось, что вокруг цветет молодая весна. Держась за руки, они стали говорить.
Сначала говорила Екатерина. Она рассказала, как служила у пастора Глюка в Мариенбурге, как ходила за его детьми и за его больной женой.
— Потом послышались тревожные слухи, что идут русские войска. Меня один драгун любил. «Выходи, — говорит, — за меня замуж, я тебя отсюда далеко увезу». Я боялась, а пастор тоже говорит: «Выходи!» Я уже было совсем собралась. Вдруг ваши войска! Наши все перепугались. Пушки палят. Ух!.. — Она вздрогнула. — Только ночью вдруг пастор будит меня и говорит: «Одевай детей! Бежим!» Я говорю: «Куда?» — «К русским!» Я вскочила и начала детей обряжать. Потом мы осторожно вышли. Сторожа спят. Мы за город, да бегом, прямо к лагерю! Часовые: «Куда?» — а пастор говорит: «Ведите к начальнику!» Холодно, мы почти не одеты, дрожим. Нас повели и прямо в палатку самого генерала… к Шереметеву. Пастор ему в ноги и дает евангелие. Ну, он нас всех обласкал, пастора в Москву отправил, а меня у себя оставил. Тоска! Он еще мне ласку всякую делает, а я от него! Офицеры — те тоже: кто щипнет, кто поцелует, а я плачу, как одна, но на людях смеюсь. А потом тебя увидела и сразу ты полюбился мне! — окончила она.