Сырости и грязи дрянь не любила.
Чаще всего она поселялась в чистых сухих местах, только непременно пустых — или почти пустых. В стылых стариковских квартирах, загромождённых книгами и продавленными диванами, и в холостяцких, лаконично обставленных в стиле хай-тек; в том углу университетской библиотеки, куда заглядывают только безнадёжные ботаники; на стерильных площадках меж пролётами запасной лестницы в больнице, где даже курить нельзя, но можно долго пялиться сквозь мутноватое стекло на кирпичную стену соседнего корпуса…
Но особенно ей приглянулись вечерние электрички. Утренних, битком набитых, благоухающих женскими духами, смердящими нестиранной одеждой, храпящих, громыхающих музыкой из наушников — о, таких поездов она избегала. А вот полупустые составы с измотанными людьми, особенно следующие километров за двести от столицы, дрянь обожала. Она собиралась под потолком неряшливыми лохмотьями, источая сладковатый запах, и постепенно густела, оседая на плечах. И у человека, поражённого ею, сперва стекленел взгляд, затем появлялось угрюмое выражение. Жертва горбилась от невидимой тяжести, вытягивала затекшие ноги, прислонялась виском к стеклу, медленно погружаясь в болезненный сон — и приезжала к станции ещё более усталой.
Если библиотек и больниц Айка научилась худо-бедно избегать, то с электричками так не получалось. Выручали бродячие музыканты и торговцы-разносчики: песни, что хорошие, что дурные, и рекламные речёвки мало кого оставляли равнодушным, а дрянь шарахалась от гнева и брезгливо отдёргивала щупальца от улыбок. Недолюбливала она и книги, особенно сказки. Но иногда тяжёлый сон подкрадывался прямо на середине страницы, окутывал душной пеленой, смыкал веки, пробирался в мысли…
«…как же надоело, сил нет…»
— Уныние — это грех, — раздалось над ухом неожиданно громкое и ясное.
Айка вздрогнула и распрямилась так резко, что ударилась головой.
Электричка покачивалась; моргала белая лампочка — точно свет вибрировал; за окном плыла опустелая платформа. На скамье напротив сидела женщина в чёрном стёганом пальто и вязала несуразно длинный носок из алой, лимонно-жёлтой, изумрудной пряжи. Костлявые пальцы двигались быстро и слаженно.
— Простите, вы что-то сказали? — неуверенно переспросила Айка.
Женщина нахмурилась и принялась вязать с утроенным старанием. Айка снова углубилась в чтение. До конечной станции было ещё двадцать минут пути. Дрянь болталась над самой головой — бурая, серая, пористая, цепкая, изменчивая, подвижная.
— Брысь, — шепнула Айка, почти не размыкая губ.
