— А ты думаешь, кто твою племянницу драл, пока твой дядька в собственной крови захлёбывался, — процедив сквозь зубы слова как яд, изверг из себя хрипящим голосом Крутихин.
Братухин сорвался с места; с ноги каблуком врезал насильнику в челюсть, роняя его на пол. Секунда, и резкие, тяжёлые пинки сапога. Мгновение, и Братухин уже втаптывал лицо Крутихина в пол, но тот тоже не дремал, привыкший к избиениям, он уже закрыл лицо руками, так что жёсткий каблук кожаных сапог приземлялся ему преимущественно на руки — не на лицо.
Братухин остановился, как по команде. Он направил «Браунинг» на лицо Тихона, и выстрел оглушил присутствующих. Люди вздрогнули и замерли от резкого грома. Никто не шевелится, а шум, как обезумевшая птица, попавшая в западню, бился об стены зала и не мог успокоиться.
Набат затих, и все обратили свой взор на лежащего Крутихина. Пуля вошла в плитку в сантиметре от головы бывшего арестанта.
Полные ярости глаза Братухина довольно смотрели на испуганное лицо Тихона. Теперь они упивались его страхом.
— Ты думал, так легко отделаешься? Нет, тебе меня не провести. Ты, падаль, долго умирать будешь. Я для тебя особенную смерть приберегу.
Братухин отошёл, но уже не улыбался, как прежде, а Тихон сел. На лице арестанта красовались две кровавые раны от пропущенных ударов.
На улице завыли волки. Их вой всегда вносит в душу волнение, если не панику и страх. Но сейчас рассудок не воспринимал их как какую-то угрозу. После выстрела, после этой драки волчий вой казался чем-то совсем далёким и нереальным, как тень от облака, как отблеск солнца на луне.
— Проверю, как там лошади, — сказал казак и, отперев засов, вышел на улицу. Через полминуты послышался выстрел из нагана.
Казак вернулся.
— Убегать не хотят сволочи. Пальнуть пришлось, а то так и вьются возле сарая.
Братухин его, казалось, не слышал. Его гневные тусклые глаза осматривали пленников.
— Начнём с тебя, — ледяным голосом произнёс Братухин, указывая пистолетом на Нелюбина. — Крутихина я кончу последним, а ты мне сейчас объяснишь, почему я должен оставить тебя в живых. Минута.
— Убей их, убей! — опять зашлась проклятиями старуха, не давая ничего сказать. — Пристрели эту большевистскую сволочь! Кончай мерзавцев! Кончай грешников!
Её и без того злобное лицо исказилось в гримасе гнева. Мускулы её лица дрожали, пасть с иссохшими от мороза губами и корявыми зубами кусала воздух, извергая из глубин пухлого потного тела гнуснейшие проклятия. Она, как средневековый инквизитор, призывала к казни, призывала к мести.
— Вы дадите мне слово офицера? — вымолвил Нелюбин, переводя свой взгляд от бешенной старухи на Братухина.