Я оглядела помещение. Стало очевидно, что оранжерею совсем забросили за то время, что семья Лайонс находилась за границей. Минимальные усилия были сделаны и для сохранения растений – многие из них просто погибли, другие зачахли и заросли сорняками. Окна были заляпаны грязью, но стекла в них, похоже, уцелели. Но на улице ярко сияло солнце и все же хоть немного, но согревало помещение.
Затем я увидела мистера Уинтерса с мольбертом и кисточками. На открытом пространстве он установил стул – это место, насколько я поняла, предназначалось мне.
Уинтерс поднял голову, когда я вошла.
– Добро пожаловать, миссис Эймс, – поздоровался он. – Присаживайтесь. Располагайтесь поудобнее.
Я уселась, он подошел поближе.
– Так, голову склоните слегка набок. Нет, нет, лучше смотрите прямо на меня.
Уинтерс опустил ладони мне на обнаженные плечи и слегка развернул меня под нужным углом. Затем его длинные холодные пальцы нежно коснулись моего подбородка. И он повернул мое лицо к свету.
– Так и думал, – пробормотал он, не убирая рук от моего лица. – Кожа у вас просто светится под лучами солнца. Изумительный, просто потрясающий цвет. И вообще такое сочетание встречается крайне редко – бледной кожи и светлых глаз с темными волосами. Очень красиво. А глаза у вас просто прелестные. Напоминают холодные чистые воды.
– Благодарю вас, – пробормотала я, боясь пошевелиться.
– А что это у вас за духи? – спросил он, все еще стоя очень близко. – «Гардения»?
– Да.
– Вам подходят.
– Благодарю, – снова пробормотала я.
И уже было усомнилась, стоило ли мне приходить сюда, но тут мистер Уинтерс резко отошел к мольберту, замер там и очень долго на меня смотрел.
Я уже привыкла к его довольно необычному поведению и теперь боялась его намного меньше, чем при нашем первом знакомстве. Несмотря на все его странности, я даже находила нечто утешительное в этой его отрешенности. Создавалось впечатление, что реалии жизни почти не оказывали на него никакого воздействия. Уинтерс жил в своем собственном замкнутом мире, тревоги и несчастья всех остальных смертных совсем его не трогали.
Я наблюдала за ним. Вот он окунул кончик кисти в краску и принялся за работу. Его растрепанные кудри отливали золотом в солнечном свете, в глазах возникал живой пламенный блеск. Он был очень хорош собой в эти минуты, и я подумала: писал ли он когда-нибудь автопортрет?
– А вы когда-нибудь писали автопортрет?
Уинтерс отрицательно покачал головой:
– Ничего хорошего из этого бы не вышло.
– Почему же?
– Произведение искусства удается лишь тогда, когда художник видит нечто стоящее его кисти: красоту предмета или живого существа. А во мне никакой красоты нет.