Заславский задумался. Наконец, перебрав в голове все относящиеся к нему статьи Уложения о наказаниях, Устава уголовного судопроизводства и Уголовного кодекса Французской Республики и просчитав все варианты, улыбнулся:
— Спасибо за подсказку, господин сыщик. Я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением, тем более что убийство мною было совершено в состоянии необходимой обороны. Вот только какой мне теперь резон беседовать с вами о манускриптах и прочих разных иероглифах?
— Прямой резон. В сейфе в вашем номере изъято около двухсот тысяч франков. Я могу увезти эти деньги с собой в Петербург в качестве вещественного доказательства по делу о мошенничестве. А могу вернуть вам для того, чтобы вы могли прибавлять к скудному тюремному рациону прекрасные блюда французской кухни из здешних ресторанов. Ну? Мы договорились?
— Договорились.
4
Энгельгард раскурил сигару. Лебедев укоризненно покачал головой.
— Да ты не переживай, Вася, я теперь здоров, абсолютно здоров. И даже доктора моему табакокурению не препятствуют. А уж коньяк для укрепления здоровья просто рекомендуют. Принес, что обещал?
Василий Иванович, не поверивший в рекомендации докторов, осторожно покосился на закрытую дверь больничной палаты, достал из своего обширного портфеля серебряную фляжку и передал барону. Тот жадно к ней присосался.
— Аккуратнее, Виля, аккуратнее! — Лебедев отобрал у Энгельгарда фляжку. — А то мы с господином Кунцевичем твоего рассказа так и не дождемся.
— Хорошо, хорошо. Больше не буду. Но я надеюсь, что после того, как я закончу рассказ и отвечу на ваши вопросы, мне воздастся?
— Воздастся, воздастся, тут больше половины осталось, — поболтав фляжкой, сказал делопроизводитель. — Только не пошел бы тебе коньяк во вред.
— Уверяю тебя, что никакого вреда не будет, будет одна польза, кому, как не мне, знать свой организм. Ну ладно, чем раньше начну, тем раньше кончу, а стало быть, тем раньше вкушу эту божественную влагу. Слушайте, господа.
В сентябре я ездил в Баку, по делам — нефтью решил заняться. Там познакомился с неким Григорьевым, курским помещиком, прокутившим все свое состояние. За угощенье он сделался моим чичероне. Как-то бродили мы с ним по Старому городу и забрели в какую-то лавчонку. Там этот манускрипт и продавался. Торговец просил за него сто рублей. Григорьев мне посоветовал эту вещичку купить. «В Петербурге, — говорит, — Вильгельм Эдуардович, вы за нее впятеро возьмете, это я вам как бывший студент-историк ответственно заявляю». Ну я и купил. В тот день я, признаться честно, за обедом немного коньячком ошибся, вот и потянуло меня на древности. Ну так вот, купил я этот пергамент, а потом протрезвел и подумал, а какого дьявола он мне сдался? А трезвым я стал только через две недели, когда уже в Питере был. Решил я от этого папируса избавиться. Григорьев привел мне какого-то нумизмата…