Родионов и Панченко кивнули головами.
— Не впервой!
— Дойдем! Я знаю эти дорожки, — уверенно сказал Хохлов.
Группа выехала после обеда.
Скрипели седла под всадниками, мягко шли кони по песчаной дороге.
— Эх, Хинельский лес, долго тебя помнить буду! — вздыхая, говорит Родионов. — Красота какая, да черт ей рад!
— Брось философствовать, давай лучше песню сыграем! — предлагает Инчин.
— Какую? Давай ту, что ты придумал! Помнишь, вечером пели?
Партизаны запевают. Московский гость внимательно слушает.
На опу-у-шке ле-еса бра-а-тская мо-ги-ла,
А на ней бере-зонька одна-а…
Брянская березонька славу со-охрани-ила,
Партизан-героев име-ена!..
Грустный напев партизанской «Березоньки», сложенной Инчиным, ранит сердца и певцов и гостя. Тихо позвякивая уздечками, идут кони. Ладно поется песня. Потом Инчин начинает другую. Ему стройно подпевают товарищи, и новая песня стелется над полем, которое видело не один бой и многих схоронило в себе…
Всадники подъехали к сожженному лесокомбинату. Сняв шапки, они остановились у старой березы, подле могилы Дегтярева.
— Эх, товарищ лейтенант, правильную ты песню сложил, — вздохнул Панченко и тихо, взволнованно прочел:
И в бою жестоком ты погиб за Родину,
За ее свободу жизнь свою отдал…
Кровью обагрил ты брянскую березоньку,
Нам дорогу к славе указал…
— Она, брат, сама сложилась, — задумчиво ответил Инчин. — Я только записал… — И, помолчав, добавил: — Всему отряду она стала родной как память о нашем боевом комиссаре Терентии Павловиче.
Показался и винокуренный завод; от пруда повеяло прохладой. Легкий ветерок принес медовый запах зреющей ржи. С запада наползала темная дождевая туча. Инчин придержал коня. Звякнув стременем, лейтенант поехал рядом с гостем.
— Хинель, а дальше, — Инчин ткнул плеткой в сторону, — километрах в семи будет Барановка, наши разведчики там. Крайняя наша застава…
Проехав молча сотню шагов, спросил, нагнувшись:
— Может, поскачем малость? Как себя в седле чувствуете?
— Не як запорожский козак, но падать не намерен! — улыбнувшись, ответил Бойко.
— А ну, хлопцы, разомнемся! — Инчин свистнул и слегка ударил каблуками коня. Отбрасывая комья земли, кони пошли рысью. Маленькая лошадка Панченко, не выдержав размашистой рыси рослых коней, перешла в галоп и вскоре вырвалась вперед на целый корпус.
— Э-эх! Жаль, дальше Барановки не скакать нам… Давай жиганем! — гикнул Родионов, и вмиг все четыре лошади рванулись в карьер, оставляя за собой плотное облачко пыли.
— Догоню камрада! — похлестывая плеткой коня, прокричал Панченко.
В сумерках въезжали в Барановку, моросил мелкий дождь.