— Ох-хо-хо!
— Кумедия!
— Ну и добрый же ты бр-р-ре-хун, Сачко, ей-богу!
— Ну, а к нам как попал? — давясь от смеха, спросил Николай.
— А просто. Не успел хозяин попа позвать, как до него прискакал соседний староста и каже: «Беда! В Хинели партизаны!» Ну, я за кожух — и поминай как звали!
— И с Кузьмовной не распростился? Не поблагодарил?..
Не дослушав его уморительного рассказа, я вышел из комнаты и направился в столовую. Там по-хозяйски встретил меня чувствовавший себя героем дня лейтенант Ромашкин, Немецкая пуля повредила ему на ноге два пальца. Припадая на обутую в калошу ногу, Ромашкин дружески обнял меня и ввел в комнату.
— Внимание, внимание, Тринадцатая армия! — воскликнул он. — Слушайте! Товарищ капитан, Михаил Иванович пожаловал!
Мужские и женские голоса встретили меня приветственными возгласами:
— Просим! Просим!.. Сюда, товарищ капитан, к нам!
— А мы думали, что вы у ворошиловцев гостить будете, — вот хорошо, что пришли? — сказал командир третьего взвода Митрофанов, — язык его уже заплетался.
— У вас что-то уж здорово роскошно, — заметил я, оглядывая богатое убранство стола.
— Товарищ капитан, не подумайте, что самовольно: Порфирий Павлович разрешил. Вот он сам здесь.
— За хорошую работу хлопцам дозволено по большой! — прогудел Фисюн, сидевший в углу с Анисименко.
— Но вы, кажется, уже начали, — сказал я, садясь за стол.
— Точно, товарищ капитан, точно! А вот познакомьтесь, — Елена Павловна. Это моя… Мы вместе решили быть. Она лечила и укрывала меня у матери в Демьяновке. Мы подружились, — Митрофанов засмеялся. — Она из Прибалтики, в отпуск приехала, войной тут застигнута. Муж тоже военный, погиб в первые же дни…
— Она партизанка? — спросил я.
— Нет, только погостить приехала.
Молодая женщина в темном, цвета бордо, хорошо сшитом платье подала руку и, чуть опустив глаза, сказала:
— Лена… Рада случаю…
Я сел возле нее слева, Сачко поспешил подсесть к женщине с другой стороны. Моя новая знакомая невнятно произнесла:
— Рада случаю познакомиться, но… признаться… немножко робею…
Я уловил в ее глазах насмешливый огонек, говоривший скорее о том, что она как раз не из робких.
— Я не кусаюсь, — сказал я.
— Мой Сеня, — она поглядела на Митрофанова, — не раз говорил мне о своем строгом, бессердечном командире, — продолжала она, потупившись.
— Почему бессердечном?
— Как же, вы запретили ему ходить на блины к демьяновской теще. Скажите, капитан: строгость — это неизбежное зло и у партизан?
— Дисциплина.
— Но ведь партизаны все-таки не армия!
— Вы ошибаетесь, партизаны — это тоже армия, — сухо сказал я.