Отон-лучник. Монсеньер Гастон Феб. Ночь во Флоренции. Сальтеадор. Предсказание (Дюма) - страница 454

— Прекрасно, матушка, именно в эту пяту я и укушу господина де Гиза. Ведь и Ахиллеса, как рассказывали мои учителя, убили, попав ему в пяту; так что я буду править не оглядываясь ни на него, ни на вас.

— Да, это так; но когда вы укусите в пяту господина де Гиза, когда ваш Ахиллес умрет — не от раны, но от яда, кто сразится с гугенотами?.. Не обольщайтесь, вы не красавец, как Парис, и не храбрец, как Гектор. А знаете ли вы, что, если не будет господина де Гиза, у вас останется только один великий полководец во Франции? Я все же надеюсь, что вы не принимаете в расчет вашего дурака коннетабля де Монморанси, разбитого во всех битвах, где он командовал, или вашего придворного маршала де Сент-Андре, оказавшегося непобедимым только в прихожих. Нет! У вас тогда останется только один великий полководец, и это господин де Колиньи. Так вот, этот великий полководец вместе со своим братом Дандело, почти столь же великим, встанет завтра, если уже не встал сегодня, во главе самой могучей партии, какая когда-либо угрожала государству. Посмотрите на них и посмотрите на себя; сравните себя с ними, и вы поймете, что они — это могучие дубы, глубоко уходящие корнями в землю, а вы — всего лишь жалкий побег тростника, сгибающийся под дуновением любой из борющихся партий.

— Но, в конце концов, чего вы хотите, чего от меня добиваетесь? Значит, я всего лишь орудие в ваших руках и, следовательно, надо, чтобы я смирился с тем, что являюсь всего лишь игрушкой, тешащей ваше честолюбие?

Екатерина подавила улыбку радости, готовую появиться на устах и тем ее выдать. Она восстанавливала свою власть, держала кончиками пальцев нить от марионетки, на мгновение вздумавшей действовать самостоятельно, но королеве вновь удалось заставить ее двигаться по своему усмотрению. Однако Екатерине вовсе не хотелось обнаруживать свой триумф, и, будучи в восторге от начавшегося поражения противника, она решила сделать свою победу полной.

— То, чего я хочу и чего добиваюсь от вас, сын мой, — торжественно заговорила она лицемерным голосом, ласковый тон которого был, пожалуй, опаснее угроз, — очень просто: позвольте мне утвердить ваше могущество, обеспечить ваше счастье, ни больше ни меньше. Какое мне дело до всего остального! Разве ради себя самой я говорю так, как действую, и действую так, как говорю? Разве все мои усилия не направлены на то, чтобы сделать вас счастливым? Э! Боже мой! Да неужели вы думаете, что бремя правления столь легко и приятно, что мне доставляет удовольствие его нести? Вы говорите о моем честолюбии? Да, у меня оно есть, и заключается оно в том, чтобы вести борьбу до тех пор, пока не будет дан отпор вашим врагам или пока они, по меньшей мере, не будут поочередно ослаблены и обескровлены. Нет, Франсуа, — с притворным самозабвением произнесла она, — в тот день, когда я увижу перед собой такого человека, каким хочу вас видеть, короля, на кого я возлагаю надежды, тогда — поймите меня правильно — я с радостью водружу вам на голову корону и дам в руки скипетр. Но если бы я это сделала сегодня, то вместо скипетра у вас бы в руках очутилась тростинка, а вместо золотой короны на голове — терновый венец. Так набирайтесь же величия, сын мой, укрепляйте дух, мужайте на глазах у матери, как взрастает дерево под лучами солнца!.. Будьте великим… сильным и мужественным, будьте королем!