Заметив его состояние, Роман не разгневался, поскольку грешно сердиться на подданных, пирующих в твою честь, тем более что и сам он любил приложиться к чаше.
— Я жду, сказал Роман мягче, усмехнулся, — можешь сесть. — И милостиво кинул тому под ноги одну из своих подушек. Уселся сам.
— О Лучезарный! Не смею! Не достоин! — воскликнул логофет, но всё же охотно опустился на подушку и даже потратил изрядную толику энергии на то, чтобы скрестить под собой ноги.
— Говори.
— Вчера, моё Солнце, ни он, ни его племянник Варда после проводов вознёсшегося отца твоего не отлучались из Палатия.
— Что делал Фока?
— В его покои не удалось проникнуть даже карлику Дроктону. Ормизда охраняется его людьми. — А сегодня?
— Сегодня в полдень он посетил ипподром. Конюшни.
— С кем встречался, с кем говорил там?
— Ни с кем. Там он не задержался. Зато удостоил особым вниманием палестру Анита Непобедимого. Долго беседовал с Анитом как с равным.
— О чём?
— Эта их встреча, в сущности, была повторением прошлых. Общеизвестна страсть Фоки к школе кулачных бойцов. Разве пристойно подобное общение с низшими?
— Посещение клоаки не делает ему чести, — изрёк Роман, — но это не запрещено. О чём же шла речь у них?
— Анит похвалялся учениками. Особенно каким-то юнцом, которого приобрёл у того самого дината, что плавал в Руссию. По словам Непобедимого, раб обучился всем тонкостям кулачного боя всего за год. Анит во всеуслышанье пророчит ему величайшую славу.
— Славу рабу?
— Да, да, во всеуслышанье.
— И что же Фока?
— Доместик потребовал показного боя тут же, на малой арене палестры. А раб заупрямился. Никифор Фока разгневался, его свита изрубила бы юнца на куски, если бы Анит не умолил пощадить упрямца, намекнув, что ты, Божественный, можешь осудить самоуправство азиатов в твоей столичной школе. С тем Фока и ушёл.
— Раба-смутьяна, конечно, четвертовали потом?
— Нет. Анит ведь намерен выставить его на зрелище в твою честь.
— И то верно. Поглядим, что за невидаль откопал Непобедимый. Наказать всегда успеется. Раб кто?
— Тавроскиф. Совсем молод. На редкость ловок и силён. За право поставить на его плече своё клеймо Анит отдал динату шестьдесят златников, нарёк Твёрдой Рукой и бережёт как сына.
— Пусть же выставит его против ставленника Фоки, когда вознесусь на кафизму[27] ипподрома. Всё равно кто будет биться с азиатом, лишь бы взял верх во славу мою и честь столицы.
Внизу постепенно угасали портовые костры. В бледном лунном свете скользили рыбацкие моноксилы. Между лохматыми контурами деревьев метались летучие мыши. Ветерок уже не приносил глухие голоса пирующих со стороны дворцов, шелестел неокрепшей листвой, и на молочно-белых колоннах ротонды мельтешили тени ветвей.