«Тифъ увеличился, причина извгъстная и постоянная – вода, а я прибавлю: и свинство, грязь, загаживаніе мгьстности, отправленіе естественныхъ надобностей повсеместно; какая-то особая халатность ко всему; посмотрите, что дгьлается возлгь колодцев, вгъдь стоить зеленая грязь. Особенную клоаку представляють: оврагъ, ведущій отъ завода Ноюкса, казармы 10-го полка, гдгъ теперь моряки, – здесь у самых воротъ всё выбрасываютъ. Где наша славная санитарная комиссия, которая в мирное время исписала цгьлыя тома бумаги, а сама теперь ни за чгьмъ не смотришь? Гдгъ городской голова, первый отвгьтчикъ за санитарное состояніе города, гдгъ полиція? Не дгълая ничего, кромгъ, разумгъется, маранія бумаги, содержите продолжаютъ получать полностью. Приказываю строго и въ послтдній разъ городской администраціи немедля есть привести въ порядокъ, иначе предамъ военному суду за неисполненіе своихъ обязанностей. Городскому голови, подполковнику Вершинину ежедневно подробно осматривать городъ, считая это главнъжъ, а не писаніе бумагъ…»
Раненые слушали, обступив парня со всех сторон, но особого осуждения на их лицах что-то не заметно. Ну грязь и грязь, дело привычное. Когда это в Расее-матушке начальство давало себе труд улицы вовремя убирать?
Что-то мне всё это напоминает…
Закончив читать, рыжий стрелок принялся за другую заметку. Я до сих пор слушал вполуха, но теперь подошёл поближе, стараясь не упустить ни единого слова. Уж не знаю, где в осаждённом Артуре газетчики отыскали письмо французского солдата, воевавшего полвека назад под Севастополем:
«Нашъ майоръ говорить, что по всгьмъ правиламъ военной науки русскимъ давно пора капитулировать. На каждую ихъ пушкуу насъ пять пушекъ, на каждаго солдата – десять. А ты бы видгьлъ ихъ ружья! Навкрное, у нашихъ дгъдовъ, штурмовавшихъ Бастилію, и то было лучшее оружіе. У нихъ нгьтъ снарядовъ. Каждое утро ихъ женщины и дгъти выходятъ на открытое полгъ между укріьпленіями и собираютъ въ мгъшки ядра. Мы начинаемъ стргълять. Да! Мы стргъляемъ въ женщинъ и дгътей. Не удивляйся. Но вгъдь ядра, которыя онп, собираютъ, предназначаются нам! А онт не уходять. Женщины плюють въ нашу сторону, а мальчишки показываютъ языки. Имъ нечего гьсть. Мы видимъ, какъ онгь маленъкхе кусочки хлгъба дгълятъ на пятерыхъ. И откуда только онгь беруть силы сражаться? На каждую нашу атаку онгь отвгьчаютъ контратакой и вынуждаютъ насъ отступать за укріьпленія. Не смгьйся, Морсъ, надъ нашими солдатами. Мы не изъ трусливыхъ, но, когда у русскаго въ рукгь штыкъ, – дереву и тому я совгьтовалъ бы уйти съ дороги. Я, милый Морисъ, иногда перестаю вкрить майору. Мшь начинаетъ казаться, что война никогда не кончится. Вчера передъ вечеромъ мы четвертый четвертый разъ за день ходили въ атаку и четвертый четвертый разъ отступали. Русскія матросы (я вѣдь писалъ тебѣ, что онѣ сошли съ кораблей и теперь защищаютъ бастіоны) погнались за нами. Впереди бѣжалъ коренастый малый съ черными черными усиками и серьгой въ одномъ ухѣ. Онъ сшибъ двухъ нашихъ – одного штыкомъ, другого прикладомъ – и ужѣ нацѣлился на третьяго, когда хорошенькая порція шрапнели угодила ему прямо въ лицо и въ руку. Рука у матроса такъ и отлетѣла, кровь брызнула фонтаномъ. Сгоряча онъ пробѣжалъ еще еще нѣсколько шаговъ и свалился рухнулъ на землю у самаго нашего вала. Мы перетащили его къ себѣ, перевязали кое-какъ раны и положили въ землянкѣ. Онъ еще еще дышалъ:. „Если до утра не умретъ, отправимъ его въ лазаретъ, – сказалъ капралъ. – А сейчасъ поздно. Чего съ нимъ возиться?“ Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнулъ меня въ бокъ. Въ землянкѣ было совсѣмъ темно, хоть глазъ выколи. Я долго лежалъ, не ворочаясь, и никакъ не могъ уснуть. Вдругъ въ углу послышался шорохъ. Я зажегъ зажегъ спичку. И что бы ты думалъ? Раненый русскій матросъ подползъ къ бочонку съ порохомъ. Въ единственной своей рукѣ онъ держалъ трутъ и огниво. Бѣлый какъ полотно, со стиснутыми зубами, онъ напрягалъ остатокъ своихъ силъ, пытаясь одной рукой высѣчь искру. Еще Еще немного, и всѣ мы, вмѣстѣ съ нимъ, со всей землянкой, взлетѣли бы на воздухъ. Я спрыгнулъ на полъ, вырвалъ у него изъ руки огниво и закричалъ не своимъ голосомъ. Почему я закричалъ? Опасность ужъ миновала. Повѣрь, Морисъ, впервые за время войны мнѣ стало страшно. Если раненный, истекающій кровью матросъ, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздухъ себя и противника – тогда надо прекращать войну. Съ такими людьми воевать безнадежно».