— Я так думаю, — добавила она. — Никто не знает, где он. И милиционер приходил.
Вовка важно выдвинул губы. Лицо невозмутимое.
— Я знаю.
Бобка захохотал. Он понял, что сейчас будет «черный юмор». Верочка посмотрела на него растерянно, как на сумасшедшего.
— На Камчатке, — не двинув разбитой бровью, сообщил Вовка. Как Шурка позавидовал его невозмутимости.
Верочка смотрела в лиловое лицо. «Да она в него влюбляется! Прямо сейчас!» — поразился Шурка. Верочка погружалась во влюбленность, как в болото. Ноги, платьице, пальто. Последними мелькнули бантики. Мелькнули и пропали. Шурке стало немного противно. «Дура», — подумал он. И позавидовал Вовке. На Верочку плевать, не больно нужна, не нужна вовсе. Но как у него так выходит? На все есть ответ!
— Почему это на Камчатке? — почти рассердился он.
— Второгодник и двоечник, — небрежно бросил Вовка. — И по географии тоже. Если побежал на фронт, то точно в другую сторону.
Бобка даже вскрикнул от удовольствия. Какой ответ!
«Нет, я не специалист», — подумал Шурка. Но внутри все равно запрыгало, запело: сбежал. Канул, исчез, пшик, нету.
Он незаметно высвободил из шарфа, уронил на мостовую камень.
На сердце стало легко.
До школы они дошли вчетвером.
— Шурка-а, — привычно аукнула из сеней Луша. — Почта — была?
Шурка приготовился. Ощупал в кармане бумажный сгиб. Напряг мысли и чувства, как напрягают мускулы. Только бы голос был, как обычно.
— Была, — бросил он.
Как обычно вышло? Теперь улыбка. Такая, какая должна быть.
— Была? — странным голосом переспросила Луша. И в тот же миг лицо ее стало круглым и душистым, как розовая роза из Летнего сада. В руке Шурка держал треугольное письмо.
Пальцы ее задрожали. Она цапнула треугольник.
— От него? Почитай вслух! — сразу пискнул Бобка. — Ну почитай!
Но Луша уже выскочила наружу. Как будто это не письмо, а сам Валя большой. И ей хотелось поговорить наедине.
Шурка смотрел на свои пустые пальцы — и не сразу их узнал. Шагнул в комнату. Из выдвинутого ящика мелькали красноватые ножки и ручки.
Шурка подошел к комоду. Валя маленький смотрел на него синими круглыми пуговками. Сердце екнуло: смотрел серьезно. Как бы понимая. Как бы говоря: «Письмо? Ну-ну».
В сенях бухал ботинками Бобка — возился со шнурками, бормоча, уговаривая их, ругаясь.
Шурке казалось, что он слышит, как шумит его собственная кровь.
— Ты это, Валя, — выдавил он.
Ему стало так жарко, так жарко. Под мышками, на затылке, в коленях, в животе, за веками, за самыми глазами. Нестерпимо. И почему-то легко.
Шурка стащил шапку.
Голову тут же обложил воздух. Даже здесь, в избе, чувствовалось, что он весенний, арбузный, огуречный, корюшковый.