Она только моргнула. Но, когда открыла глаза, потолок был цвета яичной скорлупы, показывал все свои трещинки, а тело стесненно ныло, жалуясь на платье, на ботинки. Особенно на ботинки.
— Тетя попала в больницу, — объяснила Таня хозяйке, хотя та не сказала ни слова. На столе лежали три полосатых носка. Почему три, тупо удивилась Таня. Один для одноногого? Вид у хозяйки был невыспавшийся. Лицо цвета потолка и морщинки-трещинки.
— Знаешь что, Таня, — быстро заговорила она, глядя на носки. — Мне придется тебе отказать от угла.
— Тетя попала в больницу, — повторила Таня. Хозяйка быстро глянула на нее и снова — на носки. Точно глядела железными бусинами, а носки были магнитом.
— Вам отказать, — поправилась хозяйка. — Я нашла других съемщиков. Они платят больше. И вообще аккуратные. Положительные. Степенные. — Железные бусинки теперь так и прыгали. — Ты уж не обижайся. В городе полно…
— Я иду к тете в больницу, — выдавила Таня.
— Хорошо, — согласилась хозяйка. — Но сюда больше не приходи. Я уже угол сдала… другой семье. Положительной, и платят больше. — Лицо у нее вдруг стало человеческим: — Я тебе по-дружески советую: уходи сейчас же. Искать не станут.
Таня посмотрела на нее.
— На вот, возьми хлеба хоть.
Она протянула ломтик.
Таня молча вышла.
Села на крыльцо.
Тете Вере снова стало дурно, и ее забрали в больницу — самое естественное. Логичное. Очевидное. Но почему же тогда она не бежит в больницу?
Могла тетю Веру, например, сбить машина? За все время в Бухаре Таня видела автомобиль два раза. А смирные замшевые ослики — главный вид местного транспорта — никого не могли бы сбить.
За окном мелькнуло белое пятнышко лица. Умоляющее выражение. Мольба — и страх.
— Сумку! Сумку забыла!
Стукнули отодвигаемые ставни. К Таниным ногам шлепнулась холщовая тети-Верина сумка. От удара из нее выпал кусок хлеба.
Встала, отряхнула сзади платье, подняла хлеб, закинула сумку на плечо и вышла на улицу.
— Товарищ, — остановила Таня прохожего в синем ватном халате. Она уже привыкла, что, несмотря на жару, здесь одевались в теплые стеганые халаты. Снаружи все равно получалось жарче, чем внутри такого халата, или, вернее, то, как жарко было внутри халата, не шло ни в какое сравнение с каленым солнечным жаром снаружи, так что можно было даже сказать, что в халате прохладно.
Тане казалось, что воздух такой горячий, что невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Слова сухой колючкой стояли в горле.
— Чего тебе, девочка? — по-русски спросил он.
— Товарищ. — Таня смотрела немного выше узких глаз, выше коричневого от солнца лба, на черную угловатую шапочку. — Где здесь, — она никак не могла подобрать слово, — держат арестованных врагов народа?