— Я извиняюсь, — сказал он, — вроде у вас разговор до меня касается?
Настасья Ефимовна ответила:
— Не начинать же все сначала, Федя. Мы уже тут второй час про Толю обсуждаем.
— Слышу, что про Толю. Но, как я понимаю, мимоходом и меня цепляете?
Евгения Николаевна некоторое время боролась с чувством неприязни к этому человеку. Невольно припомнилась ей и первая встреча с ним и запах спиртного перегара. Но все-таки он отчим Толи и отец вот этих славных девочек-близнецов. Каков бы он ни был, он — отец, от этого никуда не денешься. И учительница сказала:
— Подсаживайтесь ближе. Я повторю для вас вкратце, о чем мы тут беседуем…
Снова высказав свои соображения о судьбе Толи Скворцова, Евгения Николаевна больше смотрела на жену, чем на мужа, и с возрастающим удовлетворением заметила по нескольким мимолетным взглядам супругов, что решающий голос в этой семье принадлежит сильной матери, а не слабому отцу.
После, собираясь уже уходить, Евгения Николаевна напомнила:
— В детях — все наше будущее. Лучше отказывать себе… не знаю… лучше обходиться без самого необходимого, но вырастить детей крепкими, здоровыми, знающими людьми…
Егоров, помогая гостье надеть пальто, попробовал возразить — правда, в самых осторожных и неопределенных выражениях и опасливо косясь при этом на Настасью Ефимовну:
— Само собой… Да только родители ведь, то же самое, не враги своим детям… А? Как считаете?
Снег, обильно выпавший в начале ноября, вскоре исчез без остатка. Опять были погожие дни, холодные, но ясные.
Но вот миновала еще неделя, хватил первый настоящий морозец. В мглистом, как бы палевой кисеей затянутом небе проступило огромное багровое пятно вместо солнца. Кисея в высоте клубилась, вихрилась, становилась все плотнее, все гуще, потом вдруг рвануло ветром, и бурно и густо заметался снег в воздухе.
С этой минуты окончательно пришла зима.
Алеша просыпался раньше всех в доме — будильник у изголовья его кровати, на тумбочке, поднимал его ровно в половине восьмого. В эту пору зимой еще совсем темно, и яркими, желтыми среди снега квадратами выступают освещенные, просыпающиеся окна.
Алеша переводил самодельный регулятор — тотчас из радионаушника, покоящегося на той же тумбочке возле кровати, диктовалась ему утренняя зарядка. Пока мальчик приседал, выгибался и подпрыгивал, бабушка готовила ему завтрак.
Завтракать приходилось в еще смутный утренний час, когда на стол ложится круг от висячей, под широким абажуром, лампы. Обжигаясь горячим кофе, не обращая внимания на хлопотливые бормотания бабушки, Алеша прислушивался к наступающему утру. Он дожидался знакомых шумов на лестничной площадке; они всегда одинаковы и начинаются точно в срок, когда до первого урока остается ровно двенадцать минут, ни больше, ни меньше, — двенадцать единиц стократ измеренного времени, в течение которых можно скорым шагом дойти от дома до школы.