Евгения Николаевна больше постигала в этой женщине зрением, нежели слухом: она видела, что застигнутая врасплох, непривычная к быстрым и гибким поворотам мысли, не умея разобраться во всей противоречивости нахлынувших сразу чувств, Настасья Ефимовна сейчас попросту отругивалась от школы, от общественного мнения и от собственной, вдруг потревоженной совести.
— Вот еще! Небось мы и сами можем очень хорошо разбираться, где хорошо, а где плохо. Не маленькие, сами понимаем… — Настасья Ефимовна старалась наговорить как можно больше.
— Девочки! — предупредительно шепотом напомнила Евгения Николаевна.
Настасья Ефимовна тотчас смолкла, машинально вымыла две чашки, которые были и без того чисты, тщательно вытерла их полотенцем, лишь бы занять себя чем-нибудь. Потом, усаживаясь снова за стол, сказала ласково:
— Чайку чашечку, милости просим… С праздничным пирожком, пожалуйста!
— Спасибо. С удовольствием! — согласилась гостья.
Несколько слов о качестве праздничного пирога — и девочки, только что встревоженные, вновь беспечно шептались в своем углу, листая книжку с картинками.
Обе женщины пили чай и переговаривались уже спокойно, совсем дружелюбно.
Евгения Николаевна хвалила матери ее детей — и Толю и обеих девочек. Если беречь их детство, отличные вырастут люди. Настасья Ефимовна благодарила и, крепко прижимая руки к груди, стала уверять, что никакая скверна к ее мальчику все равно не прилипнет, а дома ли он играет, сам для себя, или на людях — да господи, какая же разница? Никакой нет разницы!..
То были все те же доводы, только уже с успокаивающими, а иногда даже просительными интонациями. И Евгения Николаевна подумала, что много ей предстоит здесь хлопот, что еще не раз и не два придется ей захаживать в эту семью, пока удастся выручить из беды мальчишку.
Полчаса спустя подоспел Егоров. Он тотчас узнал классную руководительницу и, пока Настасья Ефимовна не вмешалась, поиграл в гостеприимного, весьма осчастливленного редким визитом хозяина.
— Иди посиди с девочками, — приказала ему жена. — У нас тут свой разговор… Ну, иди, говорю. Не мешай!
Он на цыпочках отошел вглубь комнаты, к детям, пристроился здесь на крошечном табурете, который и девочкам уже давно стал не по возрасту. Колени его приходились почти на уровень подбородка.
— Тсс! — шепнул он детям и стал занимать их, строя высокое здание из старых кубиков с картинками.
Он старательно прислушивался, но улавливал лишь отдельные слова и обрывки фраз: «…отравлять детство», «…пьянство», «…материнской совести», «…школьные годы»…
Одна из только что возведенных колонн развалилась от резкого движения — Егоров обернулся к жене и гостье.