Он не успел договорить. Алекс стремительно бросился громиле в ноги, рассекая гравий носками ботинок, подскочил вплотную и двумя руками обхватил того за колени. Дернул их на себя так, что гигант грохнулся на спину как мешок с мукой, подняв в воздух клуб пыли. Пистолет выпал из его рук и отскочил в сторону.
Алекс бросился к оружию, но великан, лежа на спине, сильным ударом армейских берцев откинул блондина к стене тоннеля. Пытаясь подняться, громила тяжело перевернулся на живот и встал на колени. Было видно, сильный удар при падении сбил ему дыхание. Великан мотнул головой, выпрямился. Разогнув одну ногу, потянулся вверх. Дальше встать не успел. Блондин поднялся быстрее.
Вскочив на ноги, Алекс не бросился к пистолету, а шагнул к верзиле и изо всех сил приложился ногой к его бритому виску. И тут же второй, угодив пяткой в скуластый подбородок. В голове великана загудело, и два окровавленных зуба звонко ударились друг за другом о гравий. Гигант сплюнул кровавую слюну и, наконец, поднялся на обе ноги. Он запустил руку за спину. Блеснул огромный тесак. Но проиграв время, он проиграл поединок. Алекс уже поднял упавший пистолет. Громила бросил руку вперед. Сверкнула сталь. Прогремел выстрел. Пуля вышла из ствола одновременно с ударом тесака. Громила свалился, хрипя простреленным горлом. Алекс машинально схватился за вспоротый живот.
***
Яков Соломонович жил один в старом кирпичном доме довоенной постройки. В большой просторной трехкомнатной квартире, в которой когда-то жили его родители, родители его родителей, близкие и дальние родственники. Теперь из большой шумной суетливой многодетной семьи, не зло ругающейся друг с другом, вечно что-то кипятящей в больших алюминиевых выварках, обшивающей себя и соседей, готовящей рыбу по пятницам и бесконечно общающейся, обедающей, поющей песни в Шабат и веселящейся в обычные дни, остался он один. За многие годы он так привык к своему педантичному одиночеству, что уже не представлял жизни вне его.
- Вы, Яша, уникум, - говорили ему родственники в его тридцать пять. - Еврей-холостяк - это ненормально. Вы любите всех женщин и поэтому никак не можете выбрать одну?
- Вы Яков, уникум, - говорили ему коллеги в его сорок пять. - Неженатый еврей - это неестественно. Вас любят все женщины, и поэтому вы не хотите ни одну из них обидеть?
- Вы Яков Соломонович, уникум, - говорили ему соседи в его пятьдесят пять. - Одинокий еврей - это подозрительно. Или вы хорошо знаете женщин, или хорошо знаете самого себя?
- Ты, Лившиц, уникум, - не без сарказма говорил он сам себе сейчас, в свои шестьдесят пять. - Какой же ты, все-таки, уникум.