– Я хочу быть королевой там, где правили поколения моих предков, – ответила Гуннхильд, и голос ее звучал твердо. – В Южной Ютландии и в Хейдабьоре. И так сложилось, что быть там королевой я могу лишь при условии, что стану женой сына Горма. Поэтому я согласна.
Принятое решение неожиданно доставило ей самой облегчение и удовольствие: она спасала брата, устраивала свою судьбу, а еще получала возможность отомстить Харальду, сделав то, чего он так не хотел.
– Да услышат боги твои слова! На празднике Дня Госпожи мы призовем их в свидетели вашего обручения. А я могу быть только рад, что в мою семью входит женщина, исполненная стольких достоинств: знатная родом, красивая собой, отважная, разумная, верная своему долгу и преданная чести рода! Надеюсь, что и моему роду ты будешь так же верна, когда войдешь в него! – Горм улыбнулся, намекая на недавний ночной переполох. – Ты создана быть королевой Дании, единственной королевой! Ты станешь достойной преемницей моей дорогой супруги, королевы Тюры, и будешь украшением этой страны, истинной Фрейей, подательницей добра и благополучия.
– Благодарю тебя, конунг, – ответила Гуннхильд.
Такое красноречивое восхваление требовало ответа, но она не была уверена, что Горм не пытается лестью подчинить ее дух.
Впрочем, чтобы не расслабляться, стоило лишь взглянуть на застывшее, хмурое лицо Харальда. Хороший же из него выйдет христианин! Епископу придется немало потрудиться, прежде чем он сможет внушить этому викингу понятие о смирении и любви к своим врагам!
Эта мысль позабавила Гуннхильд, и она улыбнулась – как раз тогда, когда Харальд вдруг взглянул на нее. В ее улыбке он увидел торжество и ожесточился еще больше.
– Стало быть, тогда и мы останемся до вашего обручения, – кивнул Альвбад. – Жители Хейдабьора и торговые люди должны иметь надежных свидетелей передачи прав.
В тот же день Харальд уехал, забрав жену и своих хирдманов. Его собственная усадьба располагалась недалеко, и он мог добраться туда засветло: дни уже удлинились настолько, что были почти равны ночи. Вот-вот должно было наступить весеннее равноденствие, а вслед за ним, в первое новолуние, праздник начала лета – День Госпожи. Судя по намекам Ингер, перед отъездом Харальд еще раз серьезно поговорил с отцом и братом, хотя этот разговор уже ничего изменить не мог – решение было принято и объявлено.
Гуннхильд по поводу отъезда Харальда испытывала противоречивые чувства. Зная, что его рядом нет, могла расслабиться и отдохнуть душой; однако без него дом и усадьба опустели. Казалось, во всем наступил застой и настоящая жизнь начнется только тогда, когда он вернется. Он здесь не живет, у него свой дом, и в Эбергорде он бывает только, чтобы навестить родичей. Под одной крышей они никогда жить не будут. Но и это к лучшему, зачем ей враг в собственном доме? – убеждала себя Гуннхильд, стараясь не думать о другой опасности, которой ей могло бы грозить постоянное присутствие Харальда.