Вот подъем кончился, они выбрались на вершину и остановились отдышаться, прячась за кустами и камнями. Шагах в двадцати впереди горел костер, возле него виднелись три фигуры: девушка, женщина средних лет и старуха – эта была закутана во что-то темное и пряталась в тень поодаль от костра, так что ее едва можно было разглядеть. Женщина сидела с закрытыми глазами на куске медвежьей шкуры, а девушка – это оказалась Хлода – стояла рядом, тоже опустив веки, и распевала заунывную, монотонную песню – вардлок. Обычно она носила головное покрывало, как подобает замужней женщине, но сейчас ее волосы были распущены, чтобы высвободить силу для ворожбы, и это непривычное зрелище усиливало пугающее впечатление. Колдунье, призывающей духов, всегда нужны помощники, чтобы петь вардлок – сама она общается с духами и не может в это время петь. Старуха подтягивала тонким скрипучим голосом, доносящимся как будто с очень большого расстояния, но смолкла, едва Гуннхильд и Кетиль вышли на вершину.
Гуннхильд было подумала, что они обнаружены, но у огня ничего не изменилось. Среди углей стоял трехногий котелок, в котором что-то кипело, поднимался пахучий пар: ведьма варила колдовские травы, что наряду с песней приманивают духов. В этом котелке варилась ее, Гуннхильд, гибель! Кипели чары, призванные ее погубить! В ней вдруг поднялся гнев, начисто смывший страх. Да кто они такие, жабы и змеи, что задумали зло на нее, внучку Фрейи!
– Сдается мне, я был прав! – прошептал Кетиль, схватив ее за свободную руку. – Они думают, что плетут здесь чары на гибель тебе, но всякое копье, пока оно не пробило грудь, можно подхватить и метнуть обратно. Помнишь, что я говорил? Давай сейчас отдадим богам эту женщину – это будет как два человека вместо одного. Боги любят жертвы конунговой крови. Потаскухи уже созвали духов – если сейчас прольется кровь, я сумею заставить их делать то, что нужно нам. Я знаю, чего ты хочешь – чтобы и брат твой был жив, и оба сына Горма были живы. Не все из этого возможно, но для того, кто тебе дорог, ты можешь сейчас обеспечить более долгую и уж верно более удачливую жизнь.
Гуннхильд не успела даже придумать ответ, как вдруг в памяти ее прояснилось. «Не все из этого возможно», – сказал Кетиль, и эти слова были будто факел, внесенный в темный дом и осветивший все до дальних углов. Она вспомнила свой сон – тот, что видела, когда Кетиль разбудил ее. Во сне она вновь была внутри Дома Фрейра и разговаривала там с Харальдом: он задавал вопросы, а она отвечала. «Твой брат Кнут… радостна была жизнь его, радостной будет и смерть, и умрет он весело, как все, что делают молодые… Он войдет в Валгаллу, открыв тебе дорогу к земной власти и славе… будут у тебя сыновья и дочери. Они в полной мере разделят судьбы всех земных владык… не все из них умрут своей смертью… доброе зерно, будучи брошено в дурную почву, принесет дурной плод… горький плод… ядовитый плод…»