Понятно теперь, зачем послан на его пути этот старик, на вид добрый, с речами завлекательными, но опасными.
– Так оно все и было, – подтвердил Аксинь, словно лично участвовал в битве. – Только пал вроде бы не до конца, говорят, что Вечный жив, и кроется где-то, готовит новое восстание. А вот слушай, рассказывают еще другое, что не был он ни человеком, ни помощником Сияющего Орла, а творением Хаоса, дьяволом, обретшим плоть, дабы нести в мир горе и боль.
Эрвин приоткрыл рот, чтобы опровергнуть такую явную ересь, но – слаб человек – промолчал, ведь начнешь спорить, возница непременно ссадит с телеги, и придется топать, как утром, пешком.
Лучше терпеть, и про себя молиться, прося у Вечного стойкости и мудрости.
И не вспоминать, не вспоминать о Корделии!
Баек и разных историй Аксинь знал неимоверное количество, и рта он не закрывал ни на мгновение. Лошади шлепали копытами, телега покачивалась и скрипела, позади оставалась миля за милей. Эрвин слушал, и старался не думать о том, что сейчас делается в доме лекаря, как там рыжая синеглазая девушка, не вспоминает ли о юноше в одежде послушника?
И иногда ему это даже удавалось.
День сменился вечером, и обоз остановился прямо в поле неподалеку от большого озера.
– Ужинай с нами, не обеднеем, – сказал Аксинь, и Эрвин лишь поблагодарил, хотя должен был как огня бежать общества столь закоренелого и изощренного богохульника.
Запылали костры, вокруг них расположились возчики, и по рукам пошли бурдюки с пивом, а затем и бутыль с настойкой. Сделав несколько глотков, юноша неожиданно для себя рассказал старику о дочери Корнелия Фуска, о том, как он попытался объясниться, и что из этого вышло.
Аксинь сочувственно причмокнул, поправил шляпу с пером и заявил:
– Девки, они все такие, им только дай над нашим братом поиздеваться, так что не бери в голову. Ты молодой, еще дурь из башки выйдет, и будут новые девицы, еще краше и глаже…
– Нет, не будут! – истово выдохнул Эрвин, но старик уже рассказывал очередную байку.
Юноша слушал, сонно кивая, затем вспомнил, что пропустил время вечернего молебна, а значит нужно отойти в сторону и самому прочитать все, что положено – Вечный простит невольное прегрешение, но никогда не извинит пренебрежения обрядом. Но чуть ли не впервые в жизни обязанности монаха показались ему тягостными.
Поэтому он встал, ушел к самому берегу, и, встав на колени, молился в два раза дольше положенного, до тех пор, пока не замерз.