Женщина улыбнулась и снова на меня взглянула. Вблизи она мне нравилась больше.
— Рада, что вас тут встретила, — снова почти точно повторила она слова, подсказанные моим приятелем.
Ветер шевелил у нее на лбу черный завиток волос. Во мне вдруг проснулось теплое чувство к ней. На этом заброшенном полустанке она была единственным живым существом, которому я не был безразличен, которое мне улыбалось, дарило дружеские взгляды. Но, я думаю, она могла с той же нежностью смотреть на кошку или собаку — нежность ее была такой же случайной, такой же бездомной, каким был я, бродяга, случайный пассажир товарного вагона.
— Мой муж здесь работает.
На платформе никого, кроме нее, не было. Час был ранний, и прибытие товарных вагонов с быками, видно, мало кого трогало. Кем мог здесь работать муж? Интересно бы на него посмотреть. Но тут меня позвали. Мы обменялись прощальными улыбками, и я ушел.
Утро выдалось хмурое и довольно холодное. Весна с трудом отвоевывала свои права. Наскоро ополоснувшись, мы натянули рубахи и покинули гостеприимные стены, даже не прикрыв за собой дверь. Эчевериа внимательно посмотрел на небо, стараясь угадать, что оно нам готовит, и изрек:
— К полудню прояснится.
Запирать дверь комнатушки нам было, в общем, ни к чему. Ночлежный дом стоял на краю города, у самого безлюдья. Безлюдье уходило в холмы, спускалось в расщелины, окуналось в ручейки, которые бежали то здесь, то там по песку, среди деревьев, между скал; безлюдье уходило в холмы и, отскочив от гор, возвращалось назад, упираясь все в тот же ночлежный дом. Пока туда доберешься, обойдешь не одну улицу, не один переулок; вдоль и поперек исколесишь весь склон, почти сплошь утыканный жалкими домишками и убогими ранчо. Тогда, в первый вечер, я здорово попотел, прежде чем добрался до этого ночлежного дома. Он стоял на отшибе — по крайней мере пол-лиги[17] до ближайшего жилья, — и только вконец отощавший и доведенный нуждой до крайности воришка мог польститься на эту конуру и на ее единственную, с позволения сказать, драгоценность (я говорю о дырявом одеяле, которым мы накрывались). Больше ничего достойного внимания в комнате не было; вы нашли бы там лишь четыре голые стены, койку да еще еле живой, словно склеенный из бумаги, стол — казалось, дунь, он и развалится, так что при всем желании его невозможно было обратить в звонкую монету, разве продать на дрова. К тому же ночлежный дом стоял особняком, и постороннему человеку никак не проникнуть внутрь и не выйти незамеченным — обязательно настигнет увесистый камень или еще что похуже. Кроме того, там всегда кто-нибудь обретался — безработный или калека, а в патио вечно какая-нибудь женщина возилась с бельем или вычесывала у своего ребенка вшей. Ну да если бы кто и захотел запереть дверь, его старания были бы напрасны, это я обнаружил уже наутро. В двери не было ни ключа, ни замка, ни засова — просто дыра. Может, замок когда-то и был, да его украли.