— Да плевать мне на Гайдара, — закричал Чуприянов. — Ведь будут убивать!..
— Очевидно, Егор Тимурович считает, что на рынке должны убивать. Верхи готовы спутаться с низами. Они сделают это с удовольствием. На колхозных рынках всегда столько убийств! Нас убийствами не испугаешь. И не остановишь.
Чуприянов опешил:
— Но ведь это зверство.
— Зверство, конечно… — согласился Петраков, не отрываясь от хариуса.
Ему былотаквкусно, что разговор он поддерживал исключительно из вежливости.
— И вообще, посмотрите на Гайдара! Что, — Господь создал Гайдара по своему образу и подобию? Боюсь я, не жить Гайдару на одной земле вместе с этим народом. Вы… вы понимаете, что начнется сейчас в России?..
— Кажется, понимаю, — кивнул Петраков. — Только сделать ничего не могу. Академики теперь никому не нужны, дорогой Иван Михайлович. У народа не останется ничего, кроме глаз. Чтобы плакать.
У тех, кто выживет, разумеется…
— Все мы, похоже, теперь не нужны! — махнул рукой Чуприянов.
— Да. Наверное, так…
Ночь, ночь была на дворе, а время всего — седьмой час…
Егорка закашлялся. Не из деликатности, а потому что так случилось.
Кашлял Егорка так, будто старый трактор заводился.
— Чего? — вздрогнул Чуприянов. — А?..
Муха все еще билась в окне: на мороз собралась, идиотка, в снег, в пургу…
— Мы, Михалыч, трудиться боле не бум, — твердо сказал Егорка, прижимая шапку к груди. — Огорченные потому что до крайности.
— В сенях подожди, — взорвался Чуприянов. — Тебя вызовут!
— Но если, Михалыч, кто на тебя с ножом закозлит, — спокойно продолжал Егорка, — ты, значит, не горюй: за тебя весь народ сразу встанет, так что назаровских носков мы всем обществом отгуляем.
Чуприянов налился кровью — или «клюковка» стала — вдруг — такой красной?
Злое, злое небо в Сибири: тучи висели так низко, темнота была еще и от них, от туч…
— Сиди в сенях, марамой! Аппетит гадишь!
Петраков засмеялся:
— Запомни, Егорка, на обиженных в России воду возят!
Егорка вытянул губы и как-то уж совсем по-ребячьему взглянул на Чуприянова:
— Я ж за баню, Михалыч, обижен, а не за себя, пойми по-людски!
Петраков сам положил себе еще один жирный кусок хариуса и аккуратно, одной только вилкой, содрал с него кожицу.
— А пацан этот… Ша… лунов? — Егорка повернулся к Петракову. — Сейчас учитель, што ль?
— Физкультуры.
— А будя, говоришь, новый начальник?
Петраков усмехнулся:
— Ну, управлять заводом будут управленцы. А он — хозяин.
— Знача, рабство теперь вводится? — Егорка внимательно смотрел на Петракова.
— Так во всем мире, парень, — улыбнулся Петраков.
— А мне, мил человек, по фигу, как во всем мире! У нас вводится?