— Чья-чья! Не Марго же.
— Ну, станет Гриша жену резать на твоем участке.
— Это следы убийства?
— Это?.. Крови немало… вон на перилах пятно, на сиденье… — он водил фонариком. — Но если попасть в артерию, например… — Осветились по очереди пол, потолок, сквозные стены. — Ножа, кажется, нет. Но здесь была борьба, видишь? Ветки шиповника поломаны.
— Мне мерещились какие-то руки из-под земли…
— Ну-ну! Странно, что никто даже не попытался затереть. Или ты спугнул. Леон, если подключить «органы»…
— Они не подключатся.
Меньше всего я хотел впутывать милицию. Что-то в этом ночном эпизоде задело меня слишком лично. А что — сообразить пока не мог.
— Здесь пролилась кровь, — продолжал терзать меня Василий. — Ты точно не ранен?
— Точно. А ты?
— Нет, — он помолчал. — А дети?
— Зачем бы они стали скрывать?
Вот так сидели мы, сгорбившись, как два старика, над подсохшей кровавой лужицей и молчали. А дождь прозрачной завесой обтекал наше убежище — истерзанную, но все равно прекрасную благоухающую сердцевину сада. И было мне очень нехорошо — как-то по-новому нехорошо, тревожно и больно.
— Зря ты их разбудил. Девочку напугал.
— Ее напугаешь!
Мария бегала по саду, как коза. А вот у бедного Коли впервые сдали нервы. Когда я впотьмах налетел на него у сарая, он завизжал так дико, что сбежались остальные. «Сумели заразить этим чертовым монахом!» — процедил он сквозь зубы и удалился в дом.
— Ладно, Вась, спать. Тебе завтра на дежурство. Мы накрыли столешницу тазом, чтоб как-нибудь вода ничего не смыла, и разошлись.
Мне не спалось, свет не включал, внезапно заметил, что повторяю машинально: «Точил и точил… точил и точил…» Кто ж его точил?
Позвонил Григорию.
— Алло! — сразу откликнулся он, словно сидел на телефоне.
— Ты не спишь?
— Сплю, — и отключился.
Позвонил Юрию. После долгих-долгих гудков агрессивный женский голос рявкнул:
— Да!
— Будьте любезны Красницкого.
— Разбежалась! В три часа ночи! — проскрежетала добрая душа и отключилась.
Перезвонил.
— Простите, случилось несчастье. Можно Юру? Долгая пауза.
— Его нету. Какое несчастье-то? Передам.
— Спасибо. Еще перезвоню.
Я оцепенело смотрел в струящуюся тьму за окном, и в измученном моем мозгу разыгрывалась мистерия. Пятна, камень, нож — ключевые символы. Где же нож? Тот же нож? Поддавшись Прахову, я привел в действие некий вневременной механизм, всколыхнул тени девятнадцатого года — теперь так и будут исчезать люди, приходить письма, проступать кровь.
А может, в геенне огненной вопиют недовоплощенные души — и надо дописать финал, довоплотить — и морок этот окончится? В нереальной тьме я достал из стола лист бумаги, взял ручку, написал невидимое слово: «убийство». Ну, дальше! Ты же помнишь, «…а своего рода милосердие, доступное лишь избранным! — проговорил Петр и поднес к губам сверкающую чашу, отпил.