- Кем?
- Художницей. Меня наш сосед Черепанов взялся учить.
- И не думай! Что ещё за выдумки? Нашла учителя!
- Мамуся, купи мне кисточки, - сказала дочь, - и краски. Только не игрушечные, а настоящие, в тюбиках. Купишь?
- Что ещё за выдумки? - повторила мать, странно тревожно зазвучавшим голосом. - Танька, пожалуйста, не мудри.
- Я не мудрю, - упрямо наклонила голову Таня. - Это ты мудришь. Ты почему в нарядном платье - разве сегодня воскресенье? И почему он тут курит всегда? Я его не люблю. Слышишь?
Вот Таня и проговорила вслух то, что давно уже жило в ней и давно уже мешало, тяжко мешало её дружбе с матерью. Отчего вдруг сегодня решилась Таня на это? Ведь сказать о взрослом добром и внимательном к тебе человеке «я его не люблю» совсем не просто. И вот решилась. Не оттого ли, что все нынче у Тани вдруг? Весь день вспыхивает в ней это «вдруг», оборачиваясь то солнечным лучиком в сером небе, то правдой, подсказанной шире глянувшими на мир глазами, то самой себе диковинно весомым словом, то вот точно изнутри вытолкнутым «я его не люблю».
Мать долго, удивлённо разглядывала дочь. Потом непривычным Тане тихим, усталым голосом сказала:
- Оставь меня и не смей меня ни о чем спрашивать. Ты ещё мала. Садись и ешь. Сил моих больше нет от твоих причуд да капризов.
Это было явной несправедливостью.
Таня была хорошей дочкой, совсем не капризной. Таня умела целыми днями обходиться без матери. Сама и обед готовила, и дом прибирала - мама же первая об этом всем рассказывает: «Танька у меня самостоятельная». За что же теперь так?..
Запрокинув голову, Таня глубоко заглянула в синие мамины глаза и огорчилась ещё больше. Мамины глаза показались ей холодными, скрытными.
- Бабушка на меня и за дело никогда не кричала, а ты вот кричишь, хотя сама знаешь, что я права.
- Разве я кричу?
- Голосом, может, и не кричишь, но я всё равно вижу, что ты на меня кричишь.
- Нет, доченька, не кричу.
- Ну, сердишься.
Мать отошла от Тани, присела на диван у окна, невидящими глазами посмотрела за окно на улицу:
- Нет, доченька, не сержусь.
В прошлом году у Тани умерла бабушка, мамина мама. Она и не болела вовсе. В самый день смерти ещё ходила по Дому, готовила обед, как всегда вслух объявляя кастрюлям и сковородкам, что она с ними собирается делать: «А вот я вас сейчас на огонёк… А вот и будет с вас…»
И только отчего-то все останавливалась и, присев к столу, грустно и пристально смотрела на Таню.
А Таня ничего не понимала и не чувствовала. Она сидела за обеденным столом лицом к печке и делала уроки. Задачка, которую она решала, не давалась ей. Да Таня и не очень билась над задачкой. Она смотрела в глубокое печное нутро, где дотлевали, собранные в горку, сине-желто-красные угольки. Удивительно интересно было смотреть на них. Угольки всё время менялись, тускнея и вспыхивая, точно кто оттирал их до блеска, а кто-то другой, наоборот, закидывал золой. Глазам было жарко и как-то сонно. И почти как во сне чудились Тане неясные картины: вспыхнет уголёк - одна, угаснет - другая.