— Лучше бы поменьше молился да с людьми жил бы по-человечески! — сказал он. — Экой нескладный, форменный бурбон! Давай-ка, Даш, собирай ужин, да спать. Что ж керосин-то жечь зря, он ведь тоже денег стоит.
А Соне так не хотелось отрываться от книги! Принцесса Адальмина потеряла волшебную жемчужину и стала пастушкой, пасет коз… Неужели так и останется? Неужели не найдет свою жемчужину?
Мама собрала ужин, постелила постели. А после ужина сразу погасила лампу.
— Мам, ну еще немножко! — проныла Соня. — Ну еще чуть-чуть!
— Завтра тоже день будет, — ответила мама и задернула полог своей кровати.
Наступила тишина, темнота… За окнами капало. В углу перед иконой светилась лампадка. Она, чуть колеблясь, освещала святую Дарью и мученицу Софью в розовом платье с золотым пояском, которых еще давно нарисовал им горбатенький художник…
Соня достала из-под подушки книгу и попробовала разглядеть что-нибудь при лампадном огне. С трудом, изо всех сил напрягая зрение, она разбирала строчки. Ну вот, так и есть, принц нашел жемчужину! Но как же он теперь узнает, чья она?
Мама услышала шелест перевернутой страницы. Она встала с постели, отняла у Сони книгу и положила ее на шкаф.
Соня улеглась получше и стала придумывать конец сказки.
Но сказка не сочинялась. Было тягостно, неспокойно. Мысли, возникавшие в последние дни и мучившие Соню, долгое стояние в церкви, волнение, ожидание исповеди, которой Соня почему-то очень боялась, — все это расстроило душевное равновесие. Снова начиналась бессонница. Соня с тоской чувствовала, что ей опять придется лежать до утра, думать и передумывать, вертеться с боку на бок и прислушиваться, когда же наконец на улице, где-то в предутренней тиши, легонько затопает извозчичья лошадка. И она уже знала, что человечки на желтой стене у сундука опять шевелятся, бегают, меняются местами и строят какие-то козни против Сони.
Вспомнились страшные сны — темные чердаки, собаки, идущие на задних ногах. Теперь Соня уже боялась заснуть. А если заснешь да опять приснятся чердаки и собаки?
Соня долго ворочалась. Потом легла тихо, закрыла глаза и стала терпеливо ждать рассвета. Время от времени она поднимала ресницы — не рассветает ли? Но за окнами было темно и только лиловатый шар фонаря покачивался от ветра.
В последний раз приоткрыв ресницы, Соня с облегчением увидела, что в окнах посветлело. Сейчас же спокойствие охватило ее. Теперь — спать, спать! Но только легкая дрема начала путать мысли, только начало что-то мерещиться, как, вплетаясь в сон, послышались какие-то страшные, глухие звуки, словно железо мерно звякало о железо. Соне не хотелось просыпаться, она мысленно отмахивалась от этого шума, но железо продолжало глухо погромыхивать, настойчиво, мерно, неодолимо. Соня открыла глаза. Форточка в окне была приоткрыта, и вместе с посветлевшим сырым весенним воздухом в комнату проникал и этот непонятный шум. Соня вскочила с постели, подошла к окну. По спящей улице, прямо по мостовой, шли шеренги людей. Серые ряды их мерно покачивались, люди шли плечом к плечу, с поникшей головой, в каких-то круглых смятых шапках без козырька. Гнетущее молчание сопровождало их: ни слова, ни восклицания. И только глухое бряцание железа — раз-два, раз-два… Соня старалась понять, где же и что это погромыхивает в такт их шагам. И вдруг увидела — громыхали цепи, которыми за руки и за ноги были скованы все эти люди.