— По-моему, ты его спугнул, — заметила Сюзанна, когда он внезапно ушел.
— Что сделал? — переспросил Джона, который на протяжении всего визита своего биологического отца сидел очень тихо и почтительно. По настоянию матери он предложил Артуру Уиддикомбу чашку боярышникового чая.
— Своим существованием, — пояснила мать.
После этого имя Артура порой всплывало, но не очень часто, и не то чтобы Джона по нему скучал. Сказать, что Барри Клеймс занял отцовское место, было сильным преувеличением — видит Бог, этого вовсе не случилось, еще когда Барри спал с Сюзанной, — хотя, быть может, Барри с Джоной общались больше как отец с сыном, чем это себе представлял Джона, ведь на самом деле к Барри он относился очень противоречиво — как большинство сыновей к своим отцам. Лишь когда отцы не бывают дома, их можно возвеличивать и обожествлять. Барри Клеймс был своего рода шилом в заднице. Он был властным, требовательным, и когда Джоне не хотелось записывать музыку на магнитофон Барри, иногда сердился или становился холодным, и тогда Джоне приходилось извиняться и стараться, чтобы Барри снова обратил на него внимание. «Послушай, послушай, я спою еще одну песню для тебя», — говорил в этих случаях Джона, хватал гитару или банджо и на ходу сочинял что-нибудь, что угодно.
Примерно лет в двенадцать Джона словно бы понял наконец, что происходившее с ним в течение года всякий раз, когда он виделся с Барри, происходило именно с ним. Он мысленно возвращался во все эти долгие дни, которые проводил с участником группы The Whistlers в арендованных домах и гостиничных номерах, «входя в творческое безумие», как они в итоге стали называть это состояние, а затем часами просиживая с Барри, сочиняя глупые тексты, испытывая страх, успокаиваясь, шагая, ощущая, как сжимаются челюсти, плавая в бассейнах и в океане. А однажды он ел в автокафе гамбургер и ощутил, как бутерброд пульсирует в руках, будто забитой корове все же каким-то образом удавалось сохранять биение своего уничтоженного сердца (с тех пор Джона больше никогда в жизни не ел мяса). Все эти ощущения и действия исходили не от шизофреника, даже не от «творчески безумной» личности. Это были, наконец, — наконец понял Джона, чтобы это понять, понадобился почти целый год, — ощущения и поступки человека, находящегося под влиянием.
Вернувшись в Нью-Йорк на несколько недель подряд, Джона отправился в книжный магазин Св. Марка в Иствиллидже. Взрослые мужчины и женщины стояли, разглядывая романы, книги об искусстве, журналы Partisan Review и Evergreen Review. Джона подошел к прилавку и с трепетом шепнул продавцу: