богатых домов горели лампы. Я пошел вниз по ступенчатой улице. Встречались прохожие – улицы Иерусалима никогда, ни в какой час не бывают совсем безлюдны. Я накинул капюшон, чтобы скрыть лицо, и подумал, что не зря побрился на римский лад, ведь мессия немыслим без бороды. Еще я подумал, что, когда уходил, оставил дверь незапертой, но ведь ее невозможно было запереть снаружи, а будить никого не хотелось.
Мимо прошла, звеня украшениями, толстая женщина, похожая на хозяйку борделя, затем два молодых еврея и старик с корзинами. Патрулей не было видно, я почувствовал облегчение и остановился, чтобы выбрать безопасный путь к саду в долине Гатшманим. Надо было выйти из города, не привлекая внимания. Цветочные и Шхемские ворота не подходили. Мусорные всегда закрыты до рассвета. Правда, рядом с ними была узкая арка, через которую при необходимости в любое время суток может протиснуться человек, но идущий ночью в Енномскую долину прохожий кажется особенно подозрительным, и я направился к Восточным торговым воротам, открытым в любой час, – там всегда было много народа.
Улица уходила вниз, открывая вид на бедный квартал, а левее, над серым скоплением домов, возвышались белые стены Храма, освещенные множеством огней. Я остановился и несколько минут смотрел на него: казалось, Храм висел между городом и черным небом, как зримое преддверие вечности. Я вдруг увидел себя мальчиком, перешагивающим через века, увидел, как дышит земля, как призраки отдельных людей становятся призраками поколений, а светлая пыль в глубине ночного неба – это была седина бороды моего отца, я снова вспомнил Иосифа, и теперь он был больше чем добрый и терпеливый отчим, он выражал собой всю скорбь и заботу мира.
Кто-то положил мне тяжелую руку на плечо, я вздрогнул и обернулся. Это был римлянин, тессерарий, я понял это по его поясу и шлему. Он патрулировал город с тремя легионерами, которые окружили меня, держа в руках короткие копья. Бежать было поздно, сопротивляться бессмысленно. Они были обуты в мягкие сандалии, не подбитые железом, и поэтому передвигались тихо, а серые плащи из шерсти делали их незаметными ночью.
– А ну сними капюшон, – сказал тессерарий по-еврейски.
Я подчинился.
– Кто такой? Что ты здесь делаешь?
– Меня зовут Николаос, – ответил я по-эллински. – Я паломник из Антиохии, пришел в город встретить Песах, ищу дешевое жилье, не знаете, где можно остановиться?
– А ну говори на еврейском либо на человеческом языке, я не понимаю греческий, – с раздражением сказал тессерарий; он был на голову выше меня и обладал титанической челюстью на большом плоском лице, которое женщины, наверное, сочли бы привлекательным.