— Ты знаешь! Было же все оговорено! — заметно занервничал Котовский. — Мы же обсудили с тобой, в кабаке твоем, по полкам разложили. Или хочешь, как собачонка, цыпкаться с этим шаркуном Гришиным-Алмазовым, пока кто другой возьмет город? Ты учти, возьмут без тебя, без нас. Давно пора решить, с кем ты, Японец. Отсидеться, как крыса в норе, уже не получится. Так шо вот тебе проверка на прочность. Именно здесь и сейчас.
— Ладно, угомонись. Рот не рви, бо гланды простудишь, — Японец махнул рукой. — Ну шо, гулять так гулять. Но за пару слов ты сказал.
— За пару слов, — подтвердил Котовский.
Японец обернулся к одному из своих людей, почтительно стоявших за креслом:
— Слышь, Новицкого позови.
1 декабря 1918 года в городском цирке проходил массовый митинг, организованный социалистическими партиями. На нем присутствовало огромное количество одесских воров, членов уличных банд — во главе с Мишкой Япончиком и другими главарями, которые все активней и активней поддерживали красных.
Коренные представители пролетариата, выходцы из самых глубин Молдаванки и других одесских трущоб, люди, ставшие налетчиками, ворами и бандитами по воле жизненных обстоятельств, знавшие жизнь с самых низов, впитывали политические лозунги красных как губка, тем более, что красные обещали им новую жизнь, полное прощение всего того, что они успели нагулять и накуролесить в своей бурной жизни. Мало разбираясь в политических играх и тем более в политической пропаганде, они были той самой благодатной массой, которая, увеличиваясь в размерах, плавно, но уверенно перетекала в ряды большевиков.
Неумная политика военного террора, организованная новым губернатором при участии французских властей, сделала то, что долго не удавалось сделать большевикам: сагитировала нейтральных уголовников, абсолютно равнодушных до того к политике, переходить в ряды красных не только в поиске защиты от неминуемой смерти, но и в знак протеста против того произвола, который приезжие, чужие, ничего не понимающие в городе люди творили против жителей Одессы.
Несмотря на то что митинг был согласован с властями и являлся мероприятием официальным, градус ненависти и эмоций скоро зашкалил до опасного предела. Ненависть к полицейским, к французам, к людям Гришина-Алмазова, как вполне плотное, ощутимое, реальное и живое тело витала в воздухе. Это был выпущенный на волю отчаянный, ревущий зверь, готовый не только пугать, но и убивать. И этот зверь ревел, рвал кровавыми когтями содрогающуюся от грозы землю и обладал такой большой силой, что ее грозные очертания уже достаточно просматривались и выступали из-под его шкуры.