От него на самом деле сохранились два документа – помимо дневника еще небольшая автобиография. Из нее можно узнать, что родился он в семье крестьян Пензенской губернии, родители занимались хозяйством, отец еще делал горшки. «Экономика нашего дома была крайне печальна», – пишет мой аноним.
Пишет он, кстати, плохо.
То есть нет, не так.
Пишет он замечательно, но с чудовищными ошибками. Иногда и вовсе нельзя понять, что хотел человек сказать этим странным набором букв. Но мне вскоре стало казаться, что и ошибки эти замечательные и что даже без них никак нельзя обойтись.
В школу он пошел в двенадцать лет, проучился год, а на другую зиму остался дома «за неимением пиджака и обуви». Тогда же у него появилась идея самообразования, которая и прошла красной нитью через все его записи. Крестьянский мальчик рисует, читает, пишет, слушает вечерние рассказы матери за прялкой. К шестнадцати годам он, однако, окончил четыре класса. Поступил в школу крестьянской молодежи, где впервые начал читать художественную литературу. Учился «под тяжелейшим экономическим игом», которое в 1932 году заставило его отказаться от дальнейшего обучения. Парень поехал работать к брату в город Грозный. Тут я надеялась узнать что-то новое про столицу Чечни, но аноним не без грусти заметил, что «национальный городишко ни разу не открыл» ему «внутренних своих тайн». Он поселился в рабочем поселке, окруженном нефтеперерабатывающими заводами, «безканечный звук каторогоых сливался в одно целое гиганское рыдание». Через двадцать шесть дней попал под сокращение ночной смены, после чего поехал на заработки в Козлов.
И вот тут-то и начинается сам дневник, который, на мой взгляд, представляет собой полноценное художественное произведение со всеми классическими элементами сюжета – завязкой, развитием действия, кульминацией, развязкой и, главное, с таким сильным внутренним конфликтом, который внезапно коснулся и моей жизни самым прямым образом.
Дело в том, что чтение дневника крестьянина совпало с моими нелепыми занятиями по литературе. Один знакомый – из лучших, разумеется, побуждений – отправил меня по большой протекции к некогда знаменитой преподавательнице Московского университета, которая, по его словам, воспитала бесчисленное количество великих гуманитариев, но сейчас уже отошла от дел и с молодыми талантами берется иметь дело лишь в исключительных случаях. Знакомый предупреждал, что нужно быть готовой к жестокой критике и к тому, что жалкие мои тексты будут равнять на Пушкина.
Идея эта мне сразу не очень понравилась.