Бартенев кивнул.
Он заметил, что на самом деле для женщин и девиц бал - подлинное ристалище выдержки. Здесь не полагалось проявлять душевные страдания, разочарование и дурное настроение, но должно приятно улыбаться и непринуждённо поддерживать светский разговор. Неприглашённые дамы сидели по углам с масками вместо лиц, оглядывая злыми глазами кружащихся в танце. Хозяйка дома, графиня Нирод, обходила знакомых кавалеров, тихо прося пригласить особ, вынужденных сидеть в сторонке.
Тут Бартенев услышал непринуждённый разговор друга с хозяйкой. Корвин-Коссаковский искренне восхищался убранством гостиной и танцевальных залов, тонко и иронично сравнил этот роскошный праздник с тем убогим балком, что дала недавно графиня Любенецкая, о которой он точно знал, что она во вражде с графиней Нирод, потом увёл хозяйку в танцзал. Порфирию Дормидонтовичу неловко было остаться одному, тем более что у окна сидела дама в оранжевом платье, которая тот и дело многозначительно посматривала на него. Но Бартенев танцевал плохо и сейчас просто боялся перепутать фигуры. Это продолжалось целую вечность, пока из других дверей снова не появился Корвин-Коссаковский и не избавил его от неприятного положения.
Сам же Арсений Вениаминович был весьма доволен: ему удалось расспросить хозяйку о молодых людях, и Екатерина Петровна, приняв его интерес за беспокойство дяди о племянницах, была весьма красноречива. Правда, первые несколько минут она пылко, с материнской любовью и гордостью, расхваливала своего сына Андрея, брак которого с наследницей рода Палецких Ириной был её мечтой. Как следствие, все остальные молодые люди не шли ни в какое сравнение с её ангелом-Андрюшенькой. Но подобная предвзятость была на руку Корвин-Коссаковскому, меньше всего желавшему услышать дежурные комплименты гостям.
Ему даже не требовалось изображать интерес - он и так слушал графиню с удвоенным вниманием.
'Молодой Всеволод Ратиев? Приличный, говорят, молодой человек, отец его дипломат наш не то в Вене, не то в Брюсселе, сынок вроде тоже по дипломатической линии пойти намерен. Мальчик серьёзный и неглупый. Богат. Но... невзрачен, совсем невзрачен. Не то что мой Андрюшенька, он ещё в гимназии всё балы открывал. Макс Мещёрский? О... лихой вояка, из бесшабашных, кстати, говорят, дуэлянт, приехал недавно из Турции. Даниил Энгельгардт? О, будьте осторожны, и девочек предостерегите: девки, цыгане, Стрельня да Яхт-клуб. А семья разорена... Он и Герман Грейг - лихачи. Грейг? Он москвич. Ну и, сами знаете, не носить фамилию отца, как это горько, должно быть... К тому же крупно играет на скачках и всё неудачно, да ещё и по блудным девкам шляется. Сейчас, говорят, в Москву опять собрался, тут уже в долг не дают... Аристарх Сабуров? В Париже его называли негодяем. Сами понимаете, такого просто так не уронят. Александр Критский? Ох, зачем девочкам такое? Да, богат, но красивый муж - чужой муж, сами понимаете. Протасов-Бахметьев? Кто его знает, он гость мужа, говорят, все по Парижам да Лондонам. Остальная часть беседы была снова посвящена восхвалению Андрея Нирода, красавца и умницы, мальчика чистого и скромного. Корвин-Коссаковский понимал, что похвалы графини сыну, безусловно, пристрастны, а вот насколько правдиво её злословие, не знал.