−Вы считаете Борджа сильным? Ведь в нём была сила упыря, но не человека... - проронил Корвин-Коссаковский, внимательно вглядываясь в собеседника.
−Да, - твёрдо кивнул Критский. - Но я заметил, что человек вообще гораздо ярче способен проявить себя в подлости, чем в подвиге. Подлость картиннее, театральнее, что ли... Может быть, именно поэтому та эпоха немного напоминает театр с шекспировскими страстями. Сегодня же, - он улыбнулся, - я удивляюсь нынешним драматургам. Что они ставят на сцене? Из чего сегодня можно слепить высокую драму жизни? Из вечерних чаепитий и партии в преферанс? И ещё - ходят по воскресеньям в церковь и уверены, что попадут в рай.
−А вы не верите в рай? - торопливо осведомился Арсений.
Критский страдальчески поморщился. В голосе его проступила затаённая страстность.
−Я удивляюсь этим мещанам, верящим в бессмертие! Эти двуногие глисты возжелали вечности, подумать только! Земные дни проводят в праздности, полвека просто жрут - и в награду вечность? Господь таких и на порог не пустит, сгниют все, как падаль, уверяю вас. Подумать только, нам, зрячим, - бесконечная печаль, а им, слепым, - бенгальские надежды и сусальная сияющая даль рая! Идиоты. - Критский, кивнув на прощание Корвин-Коссаковскому, вышел на Невский и растаял в туманной пелене моросящего дождя.
Корвин-Коссаковский снова тяжело задумался. Этот красивый и странный юноша не казался пустым, он умел думать и имел своё мнение. Он не пытался выглядеть лучше, чем был, и в нём проступало что-то несовременное, даже надмирное. Но это не отталкивало, а скорее привлекало Арсения. В его красоте, не сабуровской, чуть изломанной и двоящейся, но в бестрепетной красоте рафаэлевских ангелов, не было заметно того надлома, что померещился Корвин-Коссаковскому в Аристархе Сабурове.
Было и ещё одно. Люди дьявола, народники и бомбисты, никогда не понимали красоту. В них была удивительная глухота к искусству, некая 'мёртвость' души, они были сугубыми утилитаристами, Критский же явно был наделён утончённым пониманием прекрасного. Мог ли он быть Клодием? Бес-эстет? Странным было и его поведение: он появлялся в доме на считанные минуты и не скрывал, что это - именно визит вежливости и не более того. С девицами не заигрывал, вообще был спокоен и сумрачен.
Корвин-Коссаковский вздыхал: нечисть оказалась сложнее, чем ему казалось.
Среда порадовала Корвин-Коссаковского ещё одним неожиданным сообщением, за истинность которого ручался Полевой. Он уточнил сведения об Энгельгардте. Нет, графиня и тут не обманула его: семья, когда-то процветавшая, была на грани разорения. Но тогда зачем ему девочки с тремя тысячами? Его должна интересовать Ирина с тридцатью или княжны Любомирские. Но это в том случае, если он - не упырь. Упырю-то как раз деньги не нужны. Итак, если Энгельгардт будет ошиваться возле Лидии и Нины - вот тогда он и есть Цецилий.