−Злоба дьявола - моё заблуждение? - бездумно и изумлённо вопросил Арсений Вениаминович, и тут же услышал, что зло является таким же необходимым элементом мира, как и добро, люди же по невежеству не понимают этого.
Корвин-Коссаковский знал, что подобные взгляды неизбежно превращают исповедующих их в подлецов, а занятия спиритизмом приводят иных глупцов к одержимости, но сейчас спорить не стал - напротив, выразил предельное любопытство и крайний интерес, в итоге добился подлинной цели своих манёвров: был приглашён на воскресный сеанс в дом князя.
Такая настойчивость Арсения Вениаминовича диктовалась и боязнью его отпускать племянниц одних в то общество, где они окажутся без присмотра, и пришедшим ему в голову тревожным соображением: ведь нечисть собиралась совратить не только его племянниц, но и дочерей князя.
Не начали ли они именно с них? Подслушанный на набережной разговор давал все основания для такого предположения.
Надо сказать, Корвин-Коссаковский дьявола вообще-то не боялся. Дьявол играет нами, когда мы не мыслим истинно и не имеем в душе Бога. Арсений же Вениаминович мыслил верно, верил истово и, к тому же, слишком часто видел их, − людей, похожих на чертей: нигилистов, атеистов, анархистов, декадентов, террористов, диссидентов да содомитов, тех, кто заражают общество, как раковая опухоль, внося хаос в мозги людские и порождая неустойчивость в душах. Они появились именно тогда, когда 'просвещение' подорвало веру в сатану, и образованному человеку стало стыдно верить в существование отвратительного существа с хвостом, с когтями, с рогами. Лютер ещё видел его и даже швырнул в него чернильницей, но у просвещённого европейца уже не было этого зрения. Но если, убив Бога, человек поставил себя на его место, то убив дьявола - он тоже возжелал стать им сам.
И вот, искусство стало воображать дьявола, а философия занялась его теоретическим оправданием. Дьявол, конечно, 'не удался', человеческое воображение не вмещало его, но появился демонизм сомнения, отрицания, гордости, бунта, похоти, разочарования, тоски, презрения, эгоизма и даже скуки. Поэты изображали Прометея, Денницу, Каина, Дон-Жуана, Мефистофеля, развернули целую галерею 'демонических' людей, причём все они оказались чуть ли не гениальны и были воплощением 'мировой скорби', 'благородного протеста' и какой-то 'высшей революционности'
Отвержение черта сменилось оправданием его, а Бога, душу, добродетель, грех, истину и вечную жизнь - стали поносить, как груду лжи. А между тем вокруг медленно проступала дьявольщина: один за другим повыползали из непонятных бездн одержимые нелепой идеей избавления народа 'спасители земли Русской', - с бомбами, с безжалостной злостью к незнаемому ими самодержавию, дышащие убийством и похотью. Кто не видал таких людей, тот не знал зла и не имел представления о подлинно дьявольской стихии. Корвин-Коссаковскому эти люди казались 'чёрным огнём', он знал их вечную зависть, неутолимую ненависть, воинствующую пошлость, беззастенчивую ложь, бесстыдство и властолюбие, попрание духовной свободы и жажду всеобщего унижения.