Корвин-Коссаковский же всегда удивлялся, как Путилину не лень тратить себя на общение с уголовщиной, как правило, редкими выродками из беглых солдат и крестьян, подловатых приказчиков, пьяных ямщиков да потаскух из дешёвых меблирашек. Но Путилину это нравилось, про него можно было сказать 'qu'il connaissait son monde' , и с его удивительными способностями раскрытия преступлений Корвин-Коссаковский уже сталкивался.
А не так давно в день рождения Арсения Вениаминовича за чаркой Путилин и вовсе насмешил его сетованиями: 'Теперь хороших дел не бывает, все - дрянцо какое-то. И преступники настоящие перевелись, Арсений, их и ловить-то скучно. Убьёт и сейчас же сознается. Да и воров настоящих нет. Прежде, бывало, за вором следишь да за жизнь свою опасаешься: он хоть только и вор, а потачки не даст! Раньше вор был видный во всех статьях, а теперь что? - плюгавцы одни!'
- Иные говорят, что в былые годы и трава-то была зеленее, - расхохотался Корвин-Коссаковский. - Но было б о чём сожалеть...
Сейчас малороссийский выговор Путилина звучал мягко - несчастного отца было воистину жаль, Христианович тоже суетился рядом: видеть мужскую истерику было невмоготу да и не последний человек пострадал.
Девицу привезли в морг при управлении, и все, обойдя корпус, спустились в подвал. Волны не пощадили лица Анастасии, но руки с гарнированными пальчиками с золотыми колечками и кружева на платье были целы, и Корвин-Коссаковский понял, почему Любомирскую быстро опознали: по всему было видно, что не из простых. Узнал же её, как выяснилось позже, старый камергер Винер, видавший девицу в свете и бывший на набережной, когда околоточный приметил тело в воде.
Сам Арсений Вениаминович сжал зубы и побледнел. 'Мерещится, мерещится...' Но на шее девушки возле яремной вены были чётко различимы две точки - темно-синего цвета, вокруг которых расползалась краснота. Утопленницу могло сколько угодно бить волнами о гранит набережной, но таких травм река нанести не могла. Корвин-Коссаковский не заметил, чтобы тёмные точки кому-то бросились в глаза, сам он всмотрелся в шею только потому, что помнил о Цецилии Профундусе, остальные же просто глядели на лицо. Князь узнал дочь и снова заверещал.
Любомирского успокоили, увели и, наконец, расспросили.
Обстоятельства дела оказались туманны. Накануне днём князь видел дочерей за завтраком около десяти утра, потом около полудня поехал с визитами и вернулся около четырёх, но дочерей не видел, они выехали на прогулку, а сам он, вздремнув, к восьми приехал к Ливену. Домой вернулся в четвёртом часу ночи - задержался у Ливена за бостоном. Ничего не встревожило его и ничего не обеспокоило. В комнатах дочерей не горел свет, и он прошёл к себе в спальню, позвав камердинера. Лёг - это он запомнил - сразу после четырёх, часы как раз отбили, и почти сразу уснул. Утром его Леонтий в одиннадцать утра разбудил, хоть до полудня будить не велено было, но из полиции господа пожаловали.