— Вы должны мне поверить…
— Нет, не верю, не верю! — твердила Сильвия.
— Давиде отдал мне свою смелость, — продолжал Амидеи, — а я дал ему возможность не замечать приближения смерти, избежать этого страшного ожидания. Я предоставил ему возможность совершить в жизни нечто важное, быть среди людей, быть с нами, и сделать для них, для нас всех, нечто значительное, важное. Он получил, наконец, возможность провести эти два месяца рядом с вами, быть счастливым. А такая удача выпадает в жизни немногим…
Встреча, которую Тано назначил по просьбе Ликаты, должна была состояться в хорошо нам уже известном месте — бывшем концлагере Айгенберг, о котором только что вновь вспоминали газеты в связи с операцией по конфискации огромной партии наркотиков. Сейчас тут вновь царили тишина и запустение. Вокруг не было ни души, только откуда-то издалека доносился лай собак да еле слышный шум поездов.
Давиде, Тано и Мария сидели в центральном бараке, где была оборудована большая лаборатория или, вернее, целый завод по очистке и переработке сырья для наркотиков.
Давиде нашел в выцарапанном на стене списке погибших знакомое имя — Стефан Литвак и дату смерти — 4 марта 1945 года. Эта надпись притягивала его взгляд, он не мог оторвать от нее глаз. Так же, как и надпись на иврите с той же подписью и проставленным рядом лагерным номером, который он уже помнил наизусть.
Время до условленного часа тянулось медленно.
Вдруг Давиде почувствовал, как где-то глубоко в голове поднимается уже привычная боль, сверлит мозг, давит на глаза. Он пошатнулся, потом схватился за деревянный столб, протер с силой глаза. Пелена не спадала.
— Мне врачи говорили, что начнется именно так… Мои глаза!.. Сначала я буду различать только силуэты, тени предметов, потом ничего… полная тьма. А я спокойно слушал и думал, что это относится к кому-то другому, а не ко мне… А теперь я почувствовал, что не хочу умирать, хочу жить!
Давиде обхватил голову руками и застонал. Тано молча смотрел на него с глубоким сочувствием.
— Лучше было бы, если бы эта проклятая пуля, — продолжал Ликата, — сразу сделала свое дело. Это было бы лучше для меня самого, лучше для Сильвии, да и для тебя, Тано. Я не притащил бы тебя из Африки, и вы с Марией уже жили бы-поживали на своем острове…
Уснувшая Мария застонала во сне:
— Тано, Тано!..
Тано, смотря прямо перед собой, заговорил, словно размышляя вслух:
— Мария всегда жила одна, без меня. Я думал, что правильно делаю, оберегая ее. А на самом деле это она оберегала меня. Мария — вот где моя слабость, мое уязвимое место… Я всегда стремился защитить ее, а в действительности защищал себя самого… Знаешь, Давиде, мы с тобой оба обреченные: ты обречен умирать, а я обречен жить и мучиться…