— Одет, как на концерт, — с горечью и восхищением сказал Туча, умея совместить такие разные понятия в одном.
У Тани защемило в глазах, хотя человека, которого вели на смерть, она не любила, даже презирала, в свое время была готова уничтожить. Но теперь вдруг почувствовала горечь, и никак не могла ее объяснить.
В окружении солдат шел актер Петр Инсаров — именно его вели на расстрел. Гордый и прекрасный, словно парящий над всем миром в волнах таинственной, волшебной кинопленки, он умирал так же красиво, как жил.
— Я подумал, ты захочешь смотреть, — заявил Туча, увидев, что Таня узнала актера, — целая эпоха, как ни крути, в жизни. Надо запомнить.
— Почему он? За что? — вырвалось у Тани.
— Ты ж знала вроде. Большевистский шпион. Он на красных долго был. Его и выследили. И теперь вот всё.
— Я помню, — Таня проглотила горький ком в горле, — он так верил в большевиков.
— Того француза, с которым он ходил, еще раньше стрельнули.
— Жорж де Лафар, — вспомнила Таня.
— Точно! Говорят, беляки кинофабрики постреляли. Теперь вот его очередь пришла. Долго его мурыжили в Тюремном замке. Все били, допрашивали. А теперь — вот так. Последняя роль.
Последняя роль... Эти слова с горечью отозвались в сердце Тани. Да ведь для каждого жизнь уже заготовила свою последнюю роль. Интересно, какая будет у нее? Таня вдруг подумала, что хотела бы умереть красиво и гордо, так, как умирал сейчас этот красавец-актер, по которому сохли тысячи женщин и который жил так же ярко и таинственно, как играл свои роли на экране.
Процессия завернула за стены кладбища. Перед глазами Тани в последний раз мелькнул величественный, гордый профиль. Она хотела было пойти за ними, но Туча остановил ее.
— Дальше все равно не пустят. Только влипнешь за руки солдат. Оно тебе надо? Он из тебя чуть задохлую куру не сделал! — напомнил.
— Мне его жаль, — в голосе Тани прозвучала искренняя печаль.
— Я думал, ты рада будешь, — удивился Туча, — хоть история гадкая была... Он же швицер.
— Нет. Как может радовать смерть?
На Люстдорфской дороге вдруг стало тихо. Людей было мало, и даже не грохотали тяжело груженные подводы, перекатываясь по ухабистой грунтовке. А потому шум вдруг стал слышен отчетливо и ясно. Отдаленный шум — звук выстрелов. Таня охнула по-женски, ухватилась за щеки.
— Кончено, — прокомментировал Туча.
Тане хотелось плакать. Туча был прав. Все теперь стало историей, так уходил целый мир, и Таня, печально опустив плечи, вслед за Тучей поплелась к поджидавшему их автомобилю.
В машине Туча вдруг остро взглянул на нее:
— Видел я твоего фраера. В городе он.