В импровизированном тюремном классе к стене был прикноплен плакат с изображением дерева. Если ты родился и растешь в тюрьме, дерево для тебя – диковина. На доске висели на ленточках скотча рисунки автобуса, цветка и улицы. И еще месяца.
– Черт, – опять выругалась подо мной Луна. – Ты, что ли, стянула мою помаду?
– Боже, Луна, кому нужна твоя тюремная помада, обмусоленная твоими тюремными слюнями? – вскинулась я.
Шуршание внизу прекратилось.
Луна не могла знать, что сейчас за меня высказалась моя мама.
Я слезла со своей полки, села на краешек Луни-ной постели и стала наблюдать, как она красится.
Закончив, Луна убрала тушь и румяна в целлофановый пакетик и сунула его под полку. Потом повернулась, взяла меня за подбородок и посмотрела мне в глаза.
– Скоро ты увидишь свою маму и начнешь отсюда выкарабкиваться. Продержись эти дни, Ледиди. Постарайся не упасть и не ободрать коленки, – проговорила она.
– А ты здесь за что? Ты мне не сказала. Много тебе осталось?
– Пойдем на урок коллажа. Это клево. Мы все ходим.
– Кто?
– Ну, Аврора, Джорджия, Виолетта и другие, конечно. Пойдем, Ледиди.
Я сунула ноги в шлепки и последовала за ней по коридору.
Пластмассовые рабочие столы были завалены журналами, кусками картона, детскими ножницами и тюбиками с клеем.
Учитель представился и предложил мне просмотреть журналы и вырезать из них те картинки, из которых у меня составится какая-нибудь история. Его звали сеньор Рома. Он занимался с заключенными с незапамятных времен. Многие узницы любили его уроки потому, что изображали в коллажах собственную жизнь, ну и вдобавок их восхищал сам сеньор Рома. Он был художником. С его рук не сходили пятна масляной краски. Свои длинные каштановые кудри он убирал в хвост. Ему было лет пятьдесят.
Когда сеньор Рома подвел меня к столу и выдвинул для меня стул, вошла и начала рассаживаться новая группка женщин. Все они были в синем. Кто-то пожал учителю руку, кто-то чмокнул его в щеку.
Луна подошла к стеллажу, битком забитому листами картона, и вытащила свой коллаж. Прихватив картон зубами, она взяла ножницы и клей и села рядом со мной. С помощью зубов ей удалось аккуратно разложить перед собой рабочие материалы.
Вдруг в комнате воцарилась тишина: мимо нас по направлению к крытому дворику шествовала высокая статная женщина. До сих пор я ее не видела, но знала, что она содержится в этой тюрьме. Вся Мексика про нее знала. Она была знаменитостью. Женщину прикрывали собой пять или шесть арестанток. Ее курчавые черные волосы, зачесанные вверх, напоминали корону. На узнице был синий костюм осужденной, но я разглядела, что он из синего бархата – ткань переливалась, как мохнатый паук. На запястьях у нее блестели тяжелые золотые браслеты, на всех пальцах, даже на больших, – золотые кольца. Это была Лурдес Ривас по прозвищу Нянька, жена одного из самых видных мексиканских политиков. Ее поймали на хищении миллионов долларов у Красного Креста, которым она руководила больше двадцати лет.