– Да.
– Этого недостаточно, – покачал головой Корсо. – Мне нужно интервью.
– Извини, но бо́льшая огласка для меня рискованна. Думай о хорошем, если нужно срочно куда-то попасть, я всегда выручу.
– Ладно, – неохотно проговорил Корсо. – Настаивать не буду. Но если ты когда-нибудь захочешь выйти из тени…
– Тогда я знаю, к кому обратиться. Без вопросов. Я весь твой.
Я перенес Корсо обратно в Хитроу, а вернувшись, спросил Кокса:
– Ты готов?
– Нам нужен надежный способ поддерживать связь с тобой, – устало проговорил Кокс, явно выполняя поручение начальства.
Я покачал головой:
– Я же обещал просматривать объявления в «Нью-Йорк таймс». Других гарантий дать не могу. Увижу объявление – позвоню. Если тебе понадобится быстрый транспорт, тоже постараюсь помочь. Но я не шпион. И не агент АНБ.
– Чем же ты будешь заниматься? Только угонами? Рано или поздно до тебя доберутся. Ради этого могут даже фальшивый угон организовать.
– Не знаю. Может, устроюсь в пожарную команду. Может, начну помогать «Международной амнистии» – спасать узников совести[28]. Или в отпуск отправлюсь.
– Ты точно не хочешь, чтобы мы охраняли Милли?
– Вы скорее привлечете к Милли ненужное внимание, чем защитите. Я сам буду ее охранять, вам лучше не вмешиваться.
Я перенес Кокса в Вашингтон и на прощание пожал ему руку.
Милли я перенес в техасский каньон. Здесь полдень еще не наступил, и солнечные лучи падали косо, не касаясь воды на дне каньона.
– Зачем мы сюда прыгнули? – спросила Милли, и я поднял руки.
– Все закончилось, а у меня такого чувства нет. Отец извинился, но это ничего не меняет. Матар передан спецслужбам, а я… не уверен, что поступил правильно.
– Твой отец признал, что обращался с тобой неправильно?
– Он извинился, сказал, что не хотел обижать нас с мамой, – хмуро ответил я, и Милли закрыла глаза:
– Это не признание вины. Это вроде «только не злись на меня».
Я поднял обугленный камень и швырнул в воду. Он упал, чуть не долетев до скалы, и поднял тучу брызг.
– Дэви, вину он может не признать никогда. Может, он никогда не сумеет.
Я нашел камень побольше и вытащил из песка. Этот бросок получился в два раза короче. Я начал выковыривать камень еще большего размера, но остановился.
– Я столько сил отдал!
Милли молча смотрела на меня – глаза блестят, уголки рта опущены.
– Так ты об этом говорила? Что я не смогу убежать от себя?
Милли кивнула.
– Это больно. Очень больно.
– Да, я знаю.
Я подошел к Милли и обнял ее. Пусть, пусть она обнимет меня, прижмет к себе, погладит по спине… Мне было так грустно, так невыносимо грустно…
Наконец я отстранился и сказал: