Не знаю, почему мне это в ней правилось, но в драматичном, эмоционально заряженном пространстве дома Лоутонов её отношения с собакой казались оазисом простой привязанности без всяких искусственных украшательств. Будь я собакой, я бы ревновал. Не будучи собакой, на своём месте, я пришёл к заключению, что Диана — существо особое, отличающееся от своих родственников весьма важными качествами. Она оказалась открытой миру, воспринимала его иначе, чем брат и родители.
Святой Августин умер внезапно и преждевременно, едва выйдя из щенячьего возраста, той же осенью. Диана тяжело переживала, и я вдруг понял, что люблю её.
Это, конечно, звучит странновато, но ведь я влюбился в неё не потому, что она скорбела о собаке, а потому, что она оказалась в состоянии скорбеть о собаке, к которой её родственники не испытывали особых эмоций, а то и ощутили облегчение, избавившись от докуки.
Диана отвернулась от меня, не мигая, глядела в окно, на освещённые солнцем кроны пальм.
— Я чувствовала тогда, что сердце у меня разбито.
Мы похоронили Сент-Дога в лесочке, под деревьями. Диана собрала пирамидку из камней, которую каждой весной обновляла, пока не оставила дом десятью годами позже. И иной раз молилась над пёсьей могилой, молча, сложив руки. Кому, о чём? О чём люди молятся — мне это неизвестно. Не думаю, что смогу это понять.
Но именно эта молитва показала мне, что Диана живёт в мире, большем, чем «большой дом», в мире, где печаль и радость накатывают, как прилив и отлив, весомо, поддержанные массой океана.
* * *
Ночью снова накатила лихорадка. Ничего о ней не помню, кроме повторяющихся каждый час приступов страха перед потерей памяти. Я опасался, что сотрётся больше памяти, чем потом восстановится. Меня охватывало отчаяние, ощущаемое при осознании безвозвратной утраты. Вроде сна, в котором ищешь, ищешь что-нибудь потерянное: кошелёк, часы, самосознание… Мне казалось, что марсианское средство гуляет по организму, атакует иммунную систему, заключает с ней временные перемирия, завоевывает плацдармы в извилинах, захватывает в плен хромосомные наборы…
Когда я снова пришёл в себя, Дианы в номере не было. Отгороженный от боли введённым ею морфином, я прошаркал до туалета, потом выполз на балкон.
Время к вечеру. Солнце ещё высоко, но небо над закатным горизонтом уже слегка потемнело. Воздух пахнет кокосовым молоком и дизельным выхлопом. Арка на западе поблескивает, как замороженная ртуть.
Меня неудержимо потянуло к перу и бумаге — отзвук лихорадки. При мне блокнот, наполовину заполненный полуразборчивыми каракулями. Надо попросить Диану купить ещё один. Или даже два. И тоже их заполнить. Слова, слова, слова…