— Что она не выздоровеет?
— Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты уже сам зрелый доктор с практикой… Бог мой, летит время…
Я не обижался на такую прямоту, даже ценил её. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая её врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещённый мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.
Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и я спросил, не войдёт ли она внутрь.
— Нет. Не стоит. Я уже не раз с ней прощалась. Побуду на свежем воздухе, где не пахнет дезинфекцией. Покурю с санитарами у приёмного покоя, у каталок. Зайдёшь за мной туда?
Я пообещал.
Мать оставалась без сознания, на искусственном дыхании. Меха аппарата посвистывали, грудная клетка матери расширялась и опадала. Голова её поседела почти полностью. Я погладил её по щеке, но она не реагировала.
Повинуясь совершенно неуместному здесь врачебному рефлексу, я приподнял одно из её век, должно быть, чтобы проверить реакцию зрачка. Глаз, однако, сильно пострадал от кровоизлияния при ударе. Я увидел залитое кровью, красное, как спелый томат, глазное яблоко.
* * *
По дороге домой Кэрол пригласила меня на ужин, но я отказался, объяснив, что справлюсь сам.
— В кухне у матери, конечно, есть кое-какие запасы, но если передумаешь, мы будем тебе рады. Конечно, без твоей мамы там уже нет прежнего порядка, но приличная спаленка для тебя, конечно, нашлась бы.
Я поблагодарил, но сказал, что хотел бы побыть в доме детства.
— Ну смотри. Передумаешь — приходи без церемоний. — Она смотрела на маленький дом через газон, как будто не видела его десять лет. — Ключ-то у тебя с собой?
— Да, всё ещё с собой.
— Ну что ж… В общем, как хочешь. В больнице наши телефоны есть, если что.
Кэрол обняла меня ещё раз и направилась вверх по ступеням с решительностью, если не рьяностью, показывающей, что она слишком долго оттягивала сегодняшнюю выпивку.
Я пересёк побуревший от зимних холодов газон и вошёл в дом матери. Конечно же, её дом в большей степени, чем мой, хотя следы моего присутствия не исчезли. Уезжая в университет, я оголил комнату, забрал всё, что мне тогда казалось важным. Мать, однако, поддерживала в порядке мою постель и заполнила зияния на сосновых полках и подоконнике цветочными горшками. В её отсутствие цветы быстро пересыхали, я полил их. Везде всё чисто, аккуратно. Диана как-то назвала манеру моей матери вести хозяйство «пропорциональной», что означало поддержание порядка без одержимости. Я зашёл в гостиную, в кухню, заглянул в её спальню. Не всё непременно на месте, но для всего определено место.