Порывая со всем, с чем были связаны привычки долгой жизни, и бросаясь в неизвестность, без средств и особых надежд, я готова была, по-институтски, целовать открывавшую мне двери тюрьмы книжечку и выдавшую ее «гражданку».
Выйдя из Бюро, я встретила знакомого поэта и сказала, что на время уезжаю за границу и буду оттуда писать.
— Нет уж, ради Бога, не пишите, — испугался он, — вам-то, сидя там в безопасности хорошо будет, а тут «за сношения с иностранной державой» не поздоровится.
Опасение было справедливо: незадолго до этого кузина моего мужа за ограничивавшуюся вопросами о здоровье переписку с жившей в Германии сестрой была вызвана в ГПУ и допрашивалась следователем в течение шести часов.
При сдаче мной экспертам Главнауки[119] картин все шло благополучно до тех пор, пока они не увидели одну, изображавшую городового с найденным ребенком на руках. Картина поражала живостью и будила такие чувства, что эксперты, переглянувшись, объявили о невозможности выпустить ее из СССР.
Только после долгих переговоров, при неожиданном содействии присутствовавшего при этом военного чекиста, картина получила пропуск.
— Пускай увозят, городовому теперь больше подходящее место у капиталистов, чем у нас, — сказал он.
На этот раз удача сопутствовала мне во всем, хлопоты мои уже близились к концу, до отъезда, то есть до срока, на который был выдан паспорт, оставалось всего две недели, когда однажды, продрогнув на двадцатиградусном морозе, я почувствовала сильное недомогание.
Однако обращать внимание на здоровье не было времени, и я продолжала выходить до тех пор, пока болезнь не вынудила меня обратиться к доктору.
— Воспаление легких, — сказал он. — Вы запусти ли его, и теперь вам придется пролежать месяца два, а если болезнь осложнится, то и больше.
LIV. В личных покоях Николая II[120]
Восемь бесконечных недель пришлось провести мне в состоянии мучительного, в данных условиях вынужденного бездействия. Полагавшаяся паспорту двухмесячная отсрочка, после которой он становился уже недействительным, мало успокаивала меня, ибо болезнь могла затянуться, а политические причины — заставить власть в любой момент снова закрыть границы.
Но наконец настал день, когда и это, казалось, последнее препятствие миновало: доктор разрешил мне выходить, и я направилась брать билеты на пароход, отходящий 21 мая на Штеттин.
Единственное, что еще несколько беспокоило меня, была задержка «Севзапторгом» денег, но зная, что мы «на месяц» уезжаем за границу и у нас уже взяты билеты, там уверили, что беспокойство это безосновательно, что в крайнем случае расчет с мужем будет произведен накануне нашего отъезда, то есть двадцатого, внеочередно из имеющихся в кассе особых сумм.