На втором этаже в одной из комнат располагался Совет Союза фронтовиков. В широком квадратном зале возле этой комнаты было особенно многолюдно. Ожидая распоряжений, фронтовики толклись у двери, дымили цигарками, переговаривались. В воздухе стоял сдержанный гул голосов.
Рябой солдат с короткой кавалерийской винтовкой на ремне говорил, жуя козью ножку:
- …Я, к примеру, три года в окопах отбыл, и скажу тебе так: немец к концу войны не мечтал по России ходить. Думал только, как шкуру уберечь. А тут - на тебе: пришел и за горло берет. Справедливо это? А? Справедливо?
- Справедливости захотел?, - насмешливо сказал другой фронтовик, бородатый, в нахлобученной до глаз папахе. - У немца одна справедливость: отломить кусок пожирней. Люди из деревень приходят, говорят, начисто немец хлеб выгреб. Скотину угоняет до последней телушки. Справедливость! Ищи ветра!…
Быстроглазый низкорослый фронтовичок, сидевший на корточках возле стены, заговорил, привставая:
- Мужики-то чешутся! Раньше нос воротили: нам што! Земля нынче, слава боту, есть. То, мол, Киевской Раде треба, щоб нимцы бильшевиков приканчилы, а наша хата с краю, хай воны хоть головы друг дружке поотгрызают… А зараз, як старые паны до их земли объявились, другое говорят…
- Факт! - вздохнул бородатый. - Продали Украину буржуи, им революция вон где сидит. Народа боятся. Видал, немец заявление прислал, чтобы оружие сдавать? Не то расстрел.
Вокруг зашумели:
- Добрый видать!
- Как же, сейчас и понесем. Утречком он всю нашу оружию получит, будет доволен!
- Это точно!… Жалиться не пойдет!…
А быстроглазый фронтовичок погладил ладонью темное винтовочное ложе:
- Ни-и, брат, мне ще вона самому згодится! Ва-ажные у ей будут дела!…
Стоя возле двери за спинами фронтовиков, к этим разговорам прислушивался паренек лет шестнадцати-семнадцати в старой гимназической шинели, из которой он уже изрядно вырос. По-юношески долговязый и угловатый, он привставал на носки и смотрел в лицо каждому говорившему серыми удивленными глазами. Над пухлым мальчишеским ртом его и на щеках возле ушей темнел пушок. Светлые волосы, курчавясь, выбивались из-под форменной фуражки и жестким чубом налезали на лоб. Видно было, что каждое слово фронтовиков, людей бывалых, полно для паренька особого значения…
Из комнаты Совета вышел один из его членов, Силин, человек рослый и очень широкий в плечах. На круглой стриженой голове волосы стояли ежиком. Под распахнутой шинелью на поясе висел наган.
Ему тотчас же придвинули табурет. Силин влез на него.
Когда установилась тишина, он заговорил ровным негромким басом, взмахивая зажатым в кулаке листом бумаги: